Змееборец

– Я слышала, что Ленина забальзамировали по примеру египетских фараонов, чтобы он больше никогда не воплотился на земле. Вы пошли против Посвященных?

– Да, если хотите, я бросил им вызов. Ленин с плюсом или с минусом – величайший представитель человечества, именно человечества, а не коронованного драконства, и, как любой основатель государства, он совершенно уникален и нуждается в уважении и изучении.

– Драконства? Что это значит?

– Здесь, да и во всем в нашем мире уже давно заправляют драконы, разумные рептилии, которых люди ошибочно принимают за инопланетян. Мне удалось переправить Ильича через вентиляционную шахту на поверхность, и кажется, не зря… Ведь вы оказались здесь благодаря ему, а значит, мои одинокие шансы на победу удвоились. А теперь о деле. Скажите, Гвиадов предлагал вам работу?

– Да, он обещал работу по моей специальности, ведь я психолог.

– Будьте осторожны, после того как вы поработаете на драконов, перед вами останется лишь два пути. Первый – пройти через процедуру ЭлРаП, электронного разрушения памяти, и второй – умереть в яме с вонючими костями. Но есть еще один… – Сванте снял очки и отвернулся, притворившись, что протирает стекла. – Вы молоды и красивы, и ваше тело займет какая-нибудь Лазерта, заскучавшая в своей сумеречной зоне.

– Так что же нам делать?

– Бунт! И полная непредсказуемость, чтобы ваш враг не мог вас просчитать!

Снаружи донесся остервенелый собачий лай. Варвара выглянула в «окно». Во «дворе», напоминающем небольшой, ярко освещенный стадион, творилось что-то невообразимое. Огромные черные псы были спущены с поводков. Одни неистово облаивали испуганную толпу, другие волокли «обреченных» за края одежды.

– Что это? – спросила Варвара.

– Обычная выборка. Из толпы молодых, одинаково одетых людей собаки безошибочно выбирают тех, кто сегодня освободится от своей оболочки. Псы Смерти чуют тех, кто должен умереть.

На стене заморгал малиновый клоп, это Варвару вызывал Гвиадов.

– Я не оставлю вас. Вы можете на меня рассчитывать, – пообещал на прощание Сванте Аррениус.

Приметная машина с алым драконом на капоте неслась по Третьему транспортному кольцу, оставляя за собой шлейф инфернальной пустоты. На дисплее перед рулем водителя мигал и слезился маленький обреченный огонек: старый дом, точнее, подвал по улице Ивана Полоза, в последнее время известный как мастерская не слишком удачливого художника. Тот, кто сидел за рулем, хорошо чуял его притяжение и шел на запах жертвы без дисплея и карты. Там билось влюбленное сердце, оно источало божественные флюиды и космические потоки, бесценную энергию любви, самую чистую и самую редкую во Вселенной, и тогда тонкие ноздри Лазерты-Лилит напрягались, язык подрагивал от предвкушения, и узкий черный зрачок начинал пульсировать. Этот маленький приют посреди ночного города звал ее, как манит голодного странника золотое яблоко в саду или родниковый звон в летний жар.

Она двигалась все еще не вполне уверенно, используя память чужого тела. Припарковала машину во дворе, взяла из салона машины маленький кофр-холодильник, спустилась в подвал по выщербленным ступеням и тронула звонок черным лакированным коготком.

Дверь распахнулась, и потный всклокоченный человек, обладатель бесценного клада, потянулся к ней и, упав на колени, обнял ее ноги:

– Ну, наконец-то, а то я уже начал бояться за тебя. Ты совсем замерзла, девочка моя…

Голос его осекся, когда он заглянул в ее непроницаемые глаза, слишком спокойные, слишком большие для земной женщины.

– Почему ты молчишь? – спросил поникший Эфир.

Девушка покачала головой, распахнула кофр и достала из его кармашка скальпель.

– Кинжал милосердия? Так значит смерть? Ты сердцу непонятный мрак, приют отчаянья слепого…

Эфир обреченно рухнул на низкий диван и прошептал:

– Все свершилось, о чем я мечтал: еще мальчиком странно влюбленным я увидел блестящий кинжал в этих милых руках обнаженным.

Лазерта встала коленями на смятое полотно, сжимая скальпель. Она возвышалась над поверженным Эфиром, неторопливая и величавая, как жрица, готовая вынуть из темного омута плоти пульсирующую светом звезду.

– Ты подаришь мне смертную дрожь, а не бледную дрожь сладострастья, и потом навсегда уведешь к островам совершенного счастья… Не медли, возьми его скорее! – Эфир умолк и закрыл глаза.

Нож коснулся его зябко вздрогнувшей шеи и провел алый росистый след от колеблющейся ямки между ключиц к солнечному сплетению и проник сначала неглубоко и почти безболезненно. Эфир закрыл глаза и задышал чаще и глубже.