Змееборец

– Легенду… – пробормотал Йорик, так, как будто имя было ругательством. – Кто ж ее так назвать-то додумался? Ладно, потом так потом. Но вот что тебе лучше узнать и запомнить прямо сейчас. Эльрик Предатель – не чудовище. Он – герой. Это, пожалуй, самое главное. Его можно и нужно бояться, теперь, когда все идет к тому, что из сказки он становится реальностью. Но, каким бы он ни был… хотя, я все равно не смогу объяснить так, чтобы не осталось вопросов. Вот, послушай лучше. Эту песню сложила женщина, которую он любит, и которая любит другого.

* * *

Мне не простить и не взлететь,
Все «против», слишком мало «за»,
И нитка путается в свежем холсте.
Я не могу не разглядеть
Ни пустоты в твоих глазах,
Ни бесконечности в твоей пустоте.

Ты был рожден никем в нигде,
Ты жил никак и ни при чем
И никому не доверял ничего.
Потом пришла беда. В беде
Ты стал сверкающим мечом,
До точки перевоплотившись в него.

Дробь подкованных копыт по камню тракта гремела в такт мрачной, рокочущей музыке, звучавшей в памяти. Эльрик гнал коня на восток – в Уденталь. Он спешил. Не потому даже, что нужно было спешить, а потому, что хотел убежать от мыслей. Есть вещи, о которых лучше не думать, пока не поймешь их до конца. Точнее, пока кто-нибудь, знающий больше, не объяснит тебе все, что может объяснить.

Йорик не смог. Не успел. Значит – не думать.

Жизнь течет, как вода —
Ты идешь по воде.
Не распят никогда
И не признан нигде.
Ты идешь насаждать
Свой прозрачный закон —
Не распят никогда
И не обожествлен.

Ты выйдешь из любого положения.
Ты не способен жить наполовину.
Для тех, кто понимает толк в движении,
Ты – самая прекрасная картина.

Но Йорик восстановил иллюзорную запись песни, которую слышал когда-то и где-то. Простенькая магия – это умеет любой, если забыть, что песня эта, и этот голос – чистый и звонкий как серебро голос незнакомой эльфийки – звучали в иной реальности.

Голос, заполнивший замкнутое пространство подземных покоев. Серебряный звон, в суровом мраке тяжелой, размеренной музыки.

Я не могу сквозь тьму брони
Твоей не видеть высоты,
Непокоренной, как могущество скал.
Скажи мне, в чем меня винишь,
И я скажу тебе, кто ты
И кем ты был, когда ты это сказал.
Кто в небе молнией живет,
Тот на земле – как на мели,
Ее просторы до смешного малы.
Кто прожил яростный полет,
Тот остается для земли
Лишь наконечником от божьей стрелы.

О, да. Она, конечно, права, эта женщина, эта эльфийка, чей голос чарует без всякой магии, и чьи стихи леденят даже горячую, черную кровь шефанго. Но как быть тому, в кого пришелся удар этой молнии, воспетого ею небесного, яростного огня?

Как быть? Да никак. Жить, как живешь, не позволяя другому, кем бы он ни был, вмешиваться в твою жизнь. Не позволяя ему – никогда больше – взять верх над собой. Так просто всё… на словах. А на деле – кто знает?

А я смотрю в твое «нигде»:
Теперь мы оба ни при чем.
Так что важнее тем, кто ветром храним?
Пройти однажды по воде
И оказаться божеством —
Или всю жизнь прожить собою самим?
А мне уже не проиграть,
И мне уже не умереть.
Но если так – ты завтра будешь убит.
Легко атлантов воспевать,
Но кто решился бы воспеть
Хоть парой строк упавших кариатид?

А командор сказал, что она любит другого. Может и так, однако Эльрик не мог прогнать сомнений. Такую песню… ее можно было написать только для того, кого любишь всей душой, всем своим существом. Только для того, кто закрыл глаза, чтобы не видеть твоей любви. Для любимого, который отвернулся от правды, или смотрит поверх нее.

Такую песню можно было написать, лишь потеряв всякую надежду, как последний, отчаянный крик: да прозрей же, наконец, слепой безумец! Не отрекайся от любви, или она превратится в ненависть…