Зловещий трофей

Поведал генерал и как умер от язвы желудка его первый водитель — молоденький оберштуце СС. Дал короткие характеристики и описал тех людей, которые находились в автомобиле в момент прорыва со двора будапештского отеля «Континенталь». Их было трое: исполняющий обязанности начальника штаба корпуса оберфюрера СС Хельмут Дернер, личный адъютант Пфеффера штурмбаннфюрер СС Бруно Хоффман и водитель — шарфюрер СС Франц Фишер.

Да, первые двадцать минут пожилой обессилевший немец еще держался: отвечал на вопросы, на самом деле не понимая, какое отношение его «Хорьх» имеет к череде убийств в окрестностях двух товарных станций Московской железной дороги.

Потом вдруг все разом изменилось. Словно стальная струна со звоном лопнула внутри этого человека, а следом надорвались и рухнули незыблемые ранее принципы. Губы его задрожали, он закрыл лицо трясущимися ладонями. И, всхлипнув, попросил:

— Я хочу курить… позвольте папиросу… Мне в камере не разрешают курить…

Сыщики переглянулись и не нашли причин для отказа. Почему бы пожилому пленному офицеру не выкурить папиросу? Что в этом преступного? Если этого старца отпустить, он и на свободе долго не протянет. Зачем же мучить, издеваться перед концом?.

Старцев тряхнул пачкой «Беломора». Васильков чиркнул спичкой. Иван прикурил и просунул тлевшую папироску сквозь мелкую сетку.

Генерал бережно принял гостинец, запрокинув голову, несколько раз затянулся… Табак успокоил его, придал уверенности.

Пфеффер стряхнул пепел в придвинутую вплотную к сетке пепельницу, благодарно кивнул и ровным, успокоившимся голосом сказал:

— Хорошо, господа офицеры. Я раскрою вам одну тайну. Надеюсь, она поможет в вашем расследовании, ибо я никогда не приветствовал гибель мирного населения…

* * *

Первые километры обратной дороги сыщики молчали. Но не потому, что им нечего было сказать, а скорее от переполнявшего обоих удивления.

На подъезде к Лежнево Иван не выдержал, перестал крутить свою трость и с раздражением сказал:

— Сейчас бы водки махнуть. Наркомовскую норму. Или сразу две. Похожее состояние у меня было, когда первый раз приехал на место убийства. Тогда я тоже ни хрена не понимал, что делать.

Васильков швырнул окурок в открытое окно:

— И я пока не вижу связи.

— Нет, Саня, ты со своей интуицией опять выстрелил в десятку.

— Да что толку от той десятки?

— Э‑э, брат! Даже если никакой связи между московскими убийствами и рассказом Пфеффера не обнаружится, то никто пенять на твой интерес к «Хорьху» не станет. Ты копал в его направлении не зря. Ты чуял, что с ним не все так просто! И оказался прав!

— Брось, — отмахнулся Александр. — «Хорьх» после двенадцатого февраля побывал в стольких передрягах. Сколько с тех пор прошло?. Март, апрель, май, июнь, июль — пять месяцев! Целых пять месяцев, Ваня!

— А вдруг? Чем черт не шутит? Вдруг никто не заметил, не залез, не догадался? И еще один момент. Знаешь, кто больше всех возмущался нашим интересом к «Хорьху»?

— Кто?

— Урусов. Александр Михайлович Урусов! Представляю его лицо, когда мы доложим о признаниях Пфеффера…

Друзья радостно обсуждали неожиданный поворот в оперативном расследовании до самого Владимира. В древнем русском городе они решили на полчаса задержаться, чтобы пообедать. Отыскав на окраине рабочую столовку, сыщики и водитель служебной «эмки» вымыли руки и встали в очередь на раздаче.

Водки в столовой не предлагали. Но они не расстроились: с удовольствием похлебали густые щи, съели кашу на мясном бульоне и выпили по стакану чая.

А когда машина снова побежала в сторону столицы, двух майоров сморил крепкий сон…

* * *

— Вот и повстречались мы с целым немецким генералом, — проснувшись и поглядев в окно, сказал Старцев.

Васильков потянулся, зевнул.

— С бывшим генералом, — уточнил он. — Где мы?

— Богородск[16] миновали, — откликнулся с переднего сиденья водитель. — Через полчасика будет Москва.

Сыщики закурили, чтобы побыстрее отогнать остатки сна.

— Да, ты прав: с бывшим, — поправил стоявшую у дверки трость Иван. — Таким важным себя ощущал, покуда при власти был, да при армии. А как дали по башке, так заплакал, на жалость начал давить. Папиросу вон попросил…

— Думаю, так бывает со всеми, кто мнит о себе слишком много, — вздохнул Сашка и вдруг засмеялся:

— А помнишь, как наш Кац едва полковника из немецкого тыла не приволок?

— Кац? Ах да! Конечно, помню! Интересно, где сейчас Мишка?

— Жив-здоров, слава богу, наш Михаил Ильич. Слышал, что поселился под Ленинградом.

— Отважный мужик.

— Это да. Я сначала за него побаивался, а потом… Ни разу не пожалел, что взял его в разведку.

— Еврей, что ли? — подивился водитель.

— Еще какой!

— Их разве в разведку брали?

— А чего ж не брать? — вступился за сослуживца-фронтовика Старцев. — Чем они хуже? Отличные солдаты, между прочим!

— Ну, не знаю…

* * *

Евреев в полковую и дивизионную разведку брали с большой охотой. Во-первых, потому что идиш схож с немецким языком, и все евреи на фронте, считай, работали за переводчиков. Во-вторых, командование четко знало: еврей рук в бою не поднимет и к немцам ни за что не перебежит. Это вернейшая для него погибель.