Злой дух Ямбуя

Из неведомых уголков души поднимается тревожное чувство, растет возмущение разума перед непостижимостью событий.

Не могу отвязаться от мысли проникнуть в тайну исчезновения людей. Пытаюсь найти связь между гильзой от берданки, разбросанными на вершине Ямбуя камнями,котелком и сбежавшим каюром.Предположим, Илья убил Елизара, а отчего погибли Петрик, Евтушенко и два эвенка? Кто так тщательно замаскировал следы преступления? И почему все эти события произошли на Ямбуе? Случайность? Нет. Тогда что же?…

Наверняка причина гибели людей одна и та же, хотя они и погибли в разное время года: Петрик- весною, эвенки- летом, остальные- осенью. Допустим, смерть их поймала в зыбуне. Но ведь весною, да почти и до середины лета зыбуны еще мерзлые. Не могли они все попасть в ловушки- такое предположение невероятно. Видимо, надо начинать расследование с котелка, кто и зачем забросил его на лиственницу?

Ко мне под полог забрался мокрый Загря. Никогда этого с ним не было. Даже зимою в лютые сибирские морозы он не искал убежища в палатке. У него теплая шуба, с густым, как войлок, подшерстком. Обычно в непогоду он зароется в снег, соберется в комок, спрячет нос в лапы, в шерсть. Даже вой пурги до него не доходит.

— Зачем ты пришел?- спрашиваю собаку.

Она пристально смотрит на меня теплым взглядом, вот-вот заговорит. Я подтаскиваю ее ближе к себе. Каким дорогим кажется мне этот серый мокрый комок после ночи в западне, да и Загря, как видно, почувствовал ко мне еще большую привязанность! Это и привело его под полог. Он тряхнул шубой, окатив меня водяной пылью, и улегся рядом.

Я уже засыпал, как подо мною вздрогнула земля и тяжкий, долго не прекращавшийся грохот потряс уснувшую равнину.

Кажется, будто рушатся горы, падают вершины, и мы слышим, как со зловещим рокотом скатываются по крутым откосам глыбы скал, как трясется в испуге земля и воют ущелья, цирки, воздух!

— Камнепад в ущелье! — кричит Павел. — Считай, совсем завалит Елизара!

Видимо, и Павел не спал, терзаемый теми же мыслями, что и я.

На дне ущелья еще долго ворчал обвал, и еще долго слышно было, как скатывались камни.

Наконец-то мы оба с Павлом засыпаем под шум дождя и шелест падающих листьев…

В тишину сочится шепот, все смелее, громче. Как чист и полон этот звук! То дрозд возвещает утро, тот самый дрозд, что вчера, провожая день, пел на закате.

И тут я замечаю сквозь матерчатую стенку полога, что наступил рассвет.

Загря потянулся, громко зевнул; неохота и ему покинуть теплое место.

Небо ясное. Ни одной тучи. День обещает быть солнечным.

— Ух, как морозит! Осень вступает в права!- восклицает Павел, разминаясь у огня.

В голубеющей вышине неба — распластанные крылья: медленно парит черный коршун. «Не очень-то радостное предзнаменование», — подумалось мне.

— С чего день будем начинать? — спрашивает Павел за завтраком.

— Надо осмотреть ущелье, заодно и камнепад.

— Вместе пойдем?

— Пойду один. Ты оставайся на таборе, свяжись со штабом, собери оленей и разожги дымокур. Иначе мы растеряем животных. Что скажет тогда нам Долбачи, да и не на чем будет выбраться из этого проклятого места. Потом к часу дня выйдешь на Ямбуй. Я постараюсь быть там.

— А дальше что?

— Дальше… Обследуем вчерашнюю тропку, где нашли котелок. Больше ничего не успеем сделать.

— Вы идите налегке, продукты я принесу.

— Нет уж, возьму сам. Знаешь эвенкийскую поговорку: мясо в котомке не тяжесть. Налей-ка еще чайку, да покрепче, и я буду собираться.

По марям, редея, ползет серый туман, сглаживая волнистую поверхность нагорья, и стелется, нависая над шумливой Рекандой. Склоны Ямбуя угрюмо чернеют в робких лучах только что поднявшегося солнца.

Настроение у Загри хорошее- он рвется вперед. Это подбадривает и меня.

Пересекаем с ним замшелое болото. Чуть заметная звериная стежка, обходя топь, уводит нас в чащу и пропадает у высокой морены. Взбираемся на нее. Дальше глубокий каньон урезает Ямбуй с юга. Скалы нависают над ним почти отвесно. Шагаем по его каменистому дну.

Сюда не проникают живительные лучи солнца. До скал не доходят теплые ветерки, не обжигают их и снежные бураны. На крутых стенах гранита и в расщелинах лежат вечные тени и затхлая, никогда не продуваемая сырость. Но меня не это поражает. Нет! Я вижу на выступах древних скал прилепившиеся пучки зелени, в трещинах и между обломков крошечные ивки, папоротники, осочки; вся эта живая растительность- поэма борьбы, торжества жизни.

За второй мореной неожиданно оказываемся у входа в огромный цирк, выпаханный ледником, некогда покрывавшим Становой. Устоявшуюся тишину изредка нарушает дробный стук скатывающихся по стенам мелких камней да крик вспугнутого нашим появлением ворона.

Дно цирка прорезает только что увидевший свет ручеек. Выбегая из-под вечного снежника, он скачет по камням, как мальчишка, догоняющий свою ватагу. Буйствует на крутизне, обдавая береговую зелень белой пеной. Ниже в него вливаются струйки боковых истоков, клокочущие и холодные, родившиеся в пластах скал. Так начинаются все реки, берущие начало в горах.