Злой дух Ямбуя

Всем стало неловко. Айсан громко фыркал, отпивая из стакана горячий чай.

С минуту молчали.

—Сколько у вас оленей? — полюбопытствовал я.

—За пять тысяч перевалило.

—Может, не следовало обижать старого человека? — осторожно посоветовал я.

—Оно конечно, рог ничего не стоит, но мы на правлении порешили запретить резать рога. Вот я и отказал. Постановление надо выполнять.

—Безусловно,— перебил я его.— Но в данном случае в виде исключения падо уважить пастуха. Он ведь в тайге ещё живет по старинке, может не понять, почему не даёте ему рог, если он ел его всю жизнь. С этим надо считаться.

—Тут только попусти вожжи, потом ничего не соберешь, а за всё я в ответе.

Председатель дрожащей рукою разлил по рюмкам водку, подсунул поближе к нам картошку. Но тут распахнулась калитка, Куйки вел за руку Сакарды. Они оба поднялись на веранду. Старик поставил девочку перед собой и, показывая рукой на председателя, стал с жаром что-то объяснять ей и для убедительности энергично жестикулировать руками.

Сакарды повернулась к нам.

—Куйки говорит, что его больная дочь Уля много дней ничего не ела, теперь умирает, просит сварить ма-аленький кусочек рога.— Девочка показывает край пальца.— Дедушка хочет это сделать, у эвенков нет закона отказывать умирающему. В его стаде много оленей, но он не может отрезать рог без твоего согласия даже для умирающей дочери.— Тут её голос падает, дрожит.— Пожалуйста, Айсан, разреши! Пусть отрежет!..

—Скажи ему, что я не могу сам отменить постановление правления. Вечером соберу людей и решим.

—Нет! — перебивает его Сакарды, машет ручонками, говорит торопливо.— Это долго ждать, а Уля умирает!.. Разреши маленький кусочек!..

Куйки опускает голову, ждет, когда Сакарды переведет слова председателя, ещё на что-то надеется, но девочка молчит, не смотрит ему в глаза, ей неловко за всех нас.

На веранде гробовая тишина. Только комар пел печально и долго.

Порыжели конусы чумов, на лиственницах вспыхнули алые пятна. Дым вечерних костров, лай собак, крик детей уходили в безмятежное небо.

У старика неожиданно вытянулось лицо, какое-то время он не сводил с председателя своего взгляда, все ещё ждал. Потом вдруг понял всю тщетность надежды, стал пятиться задом, сошел со ступеньки на землю, помог сойти девочке, повернулся и отяжелевшими шагами подошел к калитке. Хотел открыть её, но только успел схватиться за нее руками, чтобы не упасть. Частокол дрогнул, и долго вместе с ним дрожали плечи у старого эвенка.

Сакарды стояла рядом, лицом к нам; и было непростительно стыдно перед ней, ещё не понимающей, почему порой люди делают друг другу так больно.

—Не могу... Не могу...— как бы оправдываясь перед её детским взглядом, бешено протестовал Айсан.— Постановление есть постановление.

—Уж уважьте старика, случай-то какой! — заговорил, еле сдерживая себя, Плоткин.— Не можете разрешить отрезать кусок рога, подарите ему всего оленя. А уж он сам распорядится, как нужно, и в долгу не останется. Так и постановление не будет нарушено, и не оскорбите человеческих чувств.

Куйки продолжал стоять, прислонившись к частоколу. Мимо бежали женщины, что-то кричали по-эвенкийски. И какая-то тренога, тяжелая, неодолимая, нависла над поселком.

Председатель медлил, ёрзал на табуретке, глотал слюну и с трудом выдавил из себя:

—Сакарды, скажи ему, пусть отрежет...

Девочка глядела на него удивленными глазами, точно не понимая, о чем говорит председатель. Теперь и старик повернулся к нам. Лицо его по-прежнему спокойно, даже холодно. Впалые глаза полны горечи. Откинув назад руки, он держался ими за частокол, вытянувшийся, худой и как будто вдруг постаревший. Сакарды стояла рядом молча. Потом вдруг заговорила сердито:

 — Не надо... Слышал, люди сказали: Уля уже умерла. Стало тихо. Ни одного живого звука, точно все люди ожидали, пока душа умершей не покинет грешную землю.

Старик ничего не сказал, даже не упрекнул председателя. Все принял, как должное.

Сакарды открыла калитку, взяла его за руку, вывела за частокол, и где-то в улочке стихли их торопливые шаги.

Догорал закат, не осталось на лиственницах алых пятен, таяли контуры изб. Сумрак накрывал поселок эвенков. У обрыва играла загорелая детвора в добрых и злых духов.

На столе так и остались рюмки с водкой, отварная картошка и зелёный, пахнущий свежей землей лук.

Айсан, скрестив на груди руки и облокотившись на край стола, смотрел мимо меня на старые берестяные чумы, уходящие в тревожную ночь.

И вдруг сквозь густой вечерний сумрак донесся долгий плач.

—А я ведь, видит бог, как лучше им хочу! — сказал председатель, опорожняя рюмку.

—Удивляюсь, Айсан, вы хотя и не эвенк, но коренной северянин, почему так неуважительно отнеслись к горю старика... Нечего вам здесь делать, уезжайте отсюда,— сказал Плоткин, вставая из-за стола.— И вам и жителям стойбища будет легче.

Председатель вдруг размяк, уронив голову; он сидел подавленный и страшно одинокий.

—Тут нужен другой человек, который бы умел понимать этих людей и ни при каких обстоятельствах не терял человеческого достоинства,— добавил Плоткин.