Зимний дом

Позже он поиграл на пианино, что когда-то принадлежало его матери. Джо давно не играл, неловкие пальцы часто нажимали не на те клавиши, но он не бросал своего занятия, удивленный тем, что еще не все забыл. Играя любимый матерью ноктюрн Шопена, он понял, что больше не один. Руки замерли на клавишах, он обернулся и увидел отца.

— Ага, ты всегда был падок на такие дела, — сказал Джон Эллиот.

Джо вспомнил, что отец приравнивал игру на фортепиано к семи смертным грехам.

Он встал и закрыл крышку.

— Ты рано вернулся, отец.

— Ну да… Дела идут плохо. Хуже некуда. Мы работаем в одну смену.

Эта новость застала Джо врасплох. Впрочем, он тут же понял, что считать завод Эллиота нечувствительным к Великой депрессии было бы глупо. Подняв взгляд, он увидел, что Джон Эллиот смотрит на его босые забинтованные ноги.

— Спасибо и на том, что я сам еще хожу в кожаных ботинках… — пробормотал он. — Хочу подымить. Пошли в светелку, Джо. Покойница не любила запаха табака.

Они вышли из прелестной маленькой гостиной и перебрались в «светелку». Комната была огромной, чисто мужской, с колоннами, и абсолютно не соответствовала своему уютному названию. Джо думал, что это слово попало в лексикон отца, когда тот был моложе и беднее.

Джон Эллиот долго набивал и раскуривал трубку. Когда из трубки вылетело облако синего дыма, он сказал:

— У меня есть сигары, парень. А то могу набить еще одну трубку.

— А сигарет нет?

Отец снова насупился:

— А, эти дурацкие фитюльки… Всегда их терпеть не мог. Баловство для девчонок… Но о вкусах не спорят. Я пошлю за ними кого-нибудь.

Джо злобно пробормотал:

— Папа, у меня нет денег!

Отец снова посмотрел на него и сказал:

— Я так и думал. Но если помнишь, я рассчитываюсь с Туэйтами в конце месяца, так что могу купить тебе курева. А теперь налей нам по стаканчику и перестань суетиться.

Они молча пили шотландское и курили. В другой семье такая обстановка считалась бы товарищеской, но для Джо это молчание было нестерпимо. Слишком многое оставалось несказанным. Однако неизбежный вопрос прозвучал лишь тогда, когда за ростбифом с хреном последовал йоркширский пудинг.

— Парень, чем же ты занимался, если за восемь лет, что мы не виделись, не нажил ни кола ни двора?

Джо заставил себя забыть о скандалах, которые вынудили его уйти из Хоуксдена. Но думать о Лондоне было не легче. Когда он думал о Лондоне, то думал о Робин. О Робин, которой был нужен вовсе не он, а Фрэнсис.

— Папа, я работал в одном маленьком издательстве. Мы печатали брошюры, листовки и всякую мелочь.

Джон Эллиот фыркнул:

— Судя по тому, что ты мне присылал, коммунистическую галиматью… И что, прибыльное было дело?

Джо покачал головой:

— Не очень. Чтобы свести концы с концами, приходилось подрабатывать в пивной.

— Мой сын разносит кружки… С его-то образованием…

Крыть было нечем. Долгие годы независимой жизни закончились ночлежкой и полным безденежьем, когда не на что купить пачку сигарет.

— Все эти шикарные школы — напрасный перевод денег… Джонни еще смог бы чего-то добиться, но ты, Джо… Тебя научили там гладко говорить и думать, что ты лучше нас, грешных…

Отец осекся и пробормотал что-то неразборчивое. Джо почувствовал приближение знакомого гнева.

— Папа, я никогда не считал себя лучше, чем ты.

— В самом деле? — Выцветшие серо-голубые глаза Джона Эллиота посмотрели в глаза Джо. — А я-то думал, что там тебя научат уму-разуму. Твоя мать не хотела посылать тебя в эту школу. Может быть, она была права.

Его родители никогда не ссорились, умудряясь обитать в одном доме и при этом вести раздельную жизнь. Раздельные спальни, раздельные гостиные, разные интересы и разные знакомые. У Джона Эллиота был завод. А у Терезы — музыка, письма и ее единственный ребенок.

— А что теперь, Джо? Теперь, когда ты вернулся?

Понадобилось невероятное усилие воли, чтобы проглотить собственную гордость. Но Джо справился с этим и сказал:

— В Лондоне у меня ничего не вышло… Ты сможешь найти для меня какое-нибудь занятие?

Отец встал из-за стола, повернулся спиной к Джо и уставился в камин.

— Что ж, раз такое дело… Времена паршивые, но ты и так слишком долго валял дурака. Только сначала подстригись, приоденься и нарасти мяса на ребрах. Не хочу, чтобы мой сын выглядел как бомж-дистрофик.

На Новый год вернулись туманы, погрузившие Лондон в желтовато-серую мглу. От тумана Робин стала кашлять сильней; кроме того, туман отражал ее нынешнее душевное состояние. Она чувствовала себя сбитой с толку: ее работа, интересы, отношения с друзьями и, что самое ужасное, личная жизнь внезапно усложнились и превратились в хаос. Материал для книги был почти собран, но почему-то последние главы давались ей с трудом. Ее комната была завалена грудами документов, папок, книг и рукописных заметок. Во время очередной уборки, всегда проходившей по четвергам, младшая мисс Тернер поменяла пачки местами; вернувшись из библиотеки, Робин схватилась за голову.

— Теперь я и за неделю ничего тут не найду! — кричала она, с ужасом глядя на беспорядок.