Зимний дом

За обедом она сидела между гвардейским капитаном, одетым Арлекином, и каким-то титулованным аристократом в костюме Чарли Чаплина. Шампанское лилось рекой, и бокал Майи всегда был полон. Между несколькими молодыми людьми вспыхнула ссора, после которой шесть человек очутились в фонтане, разбитом во дворе особняка. Огромная люстра, висевшая на потолке танцевального зала, была выключена, и помещение освещали только свечи, горевшие в настенных канделябрах. Полумрак подчеркивал карикатурно раскрашенные лица. Майю пригласил на танец сам хозяин, и она возликовала, но когда в конце танго лорд Фрир погладил ее по спине, она извинилась и ушла в дамскую комнату. На лестнице она встретила молодую женщину, которая прислонилась к перилам и горько плакала. Возвращаться в зал не хотелось; для храбрости Майя залпом выпила два бокала шампанского, а потом наступила полночь, все начали обниматься, целоваться и петь «За дружбу прежних дней». Выпитое помогло Майе с энтузиазмом отнестись к объятиям поклонников. Внезапно она почувствовала себя всемогущей. Независимой женщиной с солидным банковским счетом, большим домом и гардеробом, полным красивых платьев. Ее дело пережило самый тяжелый кризис двадцатого века. Она сумела восстановить свое место в обществе.

А затем чей-то голос за спиной вежливо спросил:

— Миссис Мерчант?

Майя обернулась и увидела горничную в переднике.

— Миссис Мерчант, вас хочет видеть один джентльмен.

Она вышла из зала вслед за горничной и очутилась в гостиной. У окна стоял Лайам Каванах. Майя обрадовалась ему, но радость угасла, как только она увидела мрачное лицо своего управляющего. Внезапно она испугалась. Пожар? Ограбление? Все ее страхи тут же ожили.

— Лайам, что случилось?

Каванах плотно закрыл дверь, стремясь остаться с ней наедине, а потом полез в карман пальто.

— Я решил, что должен известить вас первым.

Он протянул ей газету.

Это была «Кембридж Дейли Ньюс». Заголовок на первой полосе кричал: «УВОЛЕННЫЙ УТОПИЛСЯ».

Майя взяла у Лайама газету и начала читать. Эдмунд Памфилон… уволенный с поста заведующего отделом торгового дома «Мерчантс», который он занимал последние двадцать лет… его хронически больная жена… накопившиеся неоплаченные счета от врача… Фотография мистера Памфилона с его вечной добродушной улыбкой и снимок той части Кема, где было обнаружено тело. Вода казалась черной и очень холодной.

— Но они не знают… — прошептала Майя, глядя на Лайама. — Самоубийство… Они не могут знать… Почему они так уверены?

Она заставила себя остановиться. В глазах Лайама мелькнуло сочувствие.

— Конечно, они не знают. Репортер просто выпалил в белый свет. Тело нашли только сегодня. Но я уже навел справки… Позвонил кое-кому… И мне ответили, что в этом никто не сомневается.

«Откуда мне было знать?» — едва не сказала она, но тут в памяти Майи эхом прозвучали слова, заставившие ее умолкнуть:

«Лайам, личные дела мистера Памфилона меня не интересуют».

Она ушла, не попрощавшись с хозяевами. Ожидая горничную, которая пошла за ее пальто, Майя заметила, что карнавальные костюмы безвкусны и смешны, пират пузатый, а у клоуна начал расплываться грим. Старый дом был огромным, но прямоугольные следы на стенах говорили о картинах, проданных, чтобы заплатить налоги.

По дороге домой Майя почти сумела заглушить издевательские голоса. Слова «теперь их трое» больше не отдавались в ее мозгу барабанным боем. Она отправила спать двух слуг, живших в доме, бросила шубу на диван, налила себе стакан джина, наполнила ванну и легла в ароматную воду. Измятые лохмотья Коломбины бесформенной кучей валялись на полу. Потом она вытерлась, надела ночную рубашку и легла в постель.

Уснула Майя быстро, но под утро ей приснился кошмар: словно на ее груди лежит огромный камень и она пытается вскрикнуть. На нее смотрят глаза — маленькие, рыжевато-карие, лисьи. Глаза Вернона. Она видела эти глаза даже тогда, когда сумела заставить себя проснуться. Знакомые осуждающие глаза, подернутые инеем. Словно за годы, прошедшие после его смерти, Вернон успел превратиться в лед.

Чтобы добраться до северного Йоркшира на попутных машинах, Джо понадобилось два дня. Последние восемь миль, отделявшие Хоуксден от трассы, он прошел пешком. Идти пришлось в темноте; фонаря у него не было, но на ясном морозном небе стояла полная луна, освещавшая узкий, извилистый, неровный проселок. Когда он вошел в деревню, церковные часы пробили полночь.