Зимний дом

— Понятия не имею. Наверно, немножко. Но разве это плохо? Я всегда была пышкой.

— Все эти современные средства для похудения очень вредны. Запишись-ка ко мне на прием, моя милая. Я уверен, что беспокоиться не о чем, но береженого Бог бережет.

Раздосадованная Элен промолчала.

— Ладно, как хочешь, — на прощание буркнул Лемон. — Только смотри, не переусердствуй.

Элен пошла на кухню готовить Майклу питье. Она не могла понять, чем вызван внезапный интерес доктора Лемона к ее здоровью, и не собиралась советоваться с ним. Никогда еще она не чувствовала себя так хорошо. Несмотря на бессонные ночи, проведенные у постели Майкла, она лучилась энергией до такой степени, что не могла задремать даже тогда, когда появлялась такая возможность. Элен с силой выжала лимон, а потом взяла с плиты чайник и налила в мед горячей воды. Руки слегка дрожали, и вода расплескалась.

Однако когда Элен шла по коридору и мельком посмотрела в засиженное мухами зеркало, она на мгновение остановилась и стиснула в руках чашку. Девушка с трудом узнала себя. Бледное лицо, туго обтянутое кожей, синяки под глазами, длинные морщины, тянущиеся от носа до рта. Грязные светлые волосы, завившиеся в спирали там, где она наматывала их на палец. «Я выгляжу старой, — подумала она. — Старой, больной и, возможно, чокнутой».

Элен поставила чашку на подоконник, расстегнула кардиган и правильно застегнула пуговицы. Потом провела расческой по волосам и заплела косы.

Майкл спал. Элен сидела у кровати и смотрела на него. Ресницы отбрасывали маленькие кружевные тени на его щеки. Когда она нагнулась и поцеловала его в глаза, на губах малыша появилась улыбка. В ее ушах эхом прозвучали слова доктора Лемона: «Честно говоря, меня больше волнует мать. Похоже на ранние симптомы туберкулеза». Если доктор Лемон отправит Сьюзен Рэндолл в санаторий, тогда она, Элен, сможет взять Майкла к себе домой… Она прижалась лицом к спинке кровати, уснула и проснулась от крика совы. Огромной серой совы, сидевшей на крыше сарая, как привидение.

Джо переплыл Ла-Манш с горсткой добровольцев: мужчин в матерчатых кепках и плащах, слишком тонких для такой промозглой осени. У него был паспорт, в отличие от остальных, которые ехали во Францию по билетам на три дня, купленным служащими секретариата коммунистической партии на Кинг-стрит. В Виктории они сели на поезд и приехали на Северный вокзал во второй половине дня. Джо, единственный в группе говоривший по-французски, привел товарищей в отделение Ассоциации французских профсоюзов, служившее в Париже сборным пунктом для добровольцев интербригад. Вечер он провел у старых друзей, выпил чуть ли не ведро красного вина и отправил открытку Робин. Утром все встретились на Аустерлицком вокзале и сели на «Красный поезд». Весь вокзал заполнили веселые люди, они размахивали флагами с лозунгами «Да здравствует Республика!» и «Да здравствует Народный фронт!» Джо увидел пассажиров самых разных национальностей; сам он сидел в одном купе с несколькими шотландцами из Глазго и тремя мужчинами, прибывшими с ним из Лондона. Потом закрыл глаза и проспал большую часть пути до Перпиньяна.

В Перпиньяне добровольцы два дня маялись от безделья, пока не прибыли автобусы, которые перевезли их через испанскую границу. В Фигерасе их разместили на постой в великолепном замке, и они только и делали, что бродили по скучному, дрянному городишку. Джо снял на пленку и зарисовал несколько полутемных баров и непривлекательных борделей. Написал еще одно письмо Робин, сильно сомневаясь, что оно дойдет до адресата.

Поезд на Барселону состоял из старых, нещадно скрипевших деревянных вагонов. На каждой станции добровольцев встречали восторженные толпы, испанцы вздымали кулаки в знак приветствия и выкрикивавшие лозунги. «Но пасаран!» и «Вива ла Бригада интернасьональ!» — звучало в воздухе всю дорогу, пока поезд мчался от станции к станции; в вагонах нежно пахло цветами, которые бросали девушки. На барселонском вокзале интербригаду встретило море красно-желто-пурпурных флагов Республики и лозунги «Добро пожаловать в свободную Каталонию!». Какая-то женщина обняла Джо, поцеловала его, и Эллиот понял, что поступил правильно: он больше не был сторонним наблюдателем. Он творил историю, был частью великого народного движения, которое должно было повернуть вспять заливавшие Европу отравленные воды фашизма.

По всей Барселоне были расклеены плакаты и развешаны растяжки с лозунгами. Церкви были закрыты, а улицы заполнены народом. Обычные внешние различия между классами исчезли: на всех были комбинезоны и крестьянская или рабочая одежда из вельвета. Все называли друг друга только «камрад». В барах и кафе звучали революционные песни; когда Джо шел по Рамбле, в его ушах звучали слова «Интернационала». Он обзавелся сотней друзей, обещал приехать снова, поддерживать связь, но на следующее утро забывал имена.