Зима

И мне, да, судя по всему, и остальным слушающим в эти моменты кажется, что Мария Григорьевна необыкновенная, чуть ли не святая женщина, что у нее (вот именно у нее) — трагическая судьба. И нужно что-то сделать, как-то помочь, исправить или, по крайней мере, больше узнать о ней.

Мне нравятся Наташины экскурсии и свои чувства, которые возникают во время них; во время этих экскурсий я люблю маленькую костлявую Наташу, люблю, наверное, именно так, как неведомый (даже фотки не сохранилось) корнет Петр Сергеевич Лопушинский любил Марию Григорьевну… К сожалению, экскурсии заканчиваются, и нужно возвращаться в реальность, где любовь, скорей всего, хоть и возможна, но придавлена горами проблем. Вряд ли сегодня можно побежать по мелким камушкам, держась за руки и действительно счастливо смеясь, ни о чем больше не думая, кроме любви, как, если верить Наташе, делали Мария Григорьевна с Петром Сергеевичем. Да нет, и они вряд ли были абсолютно счастливы, но, слушая Наташу, становишься уверенным, что да, были.

И вот сейчас, подзарядившись общением с Ириной, вкусным обедом и водкой, я спешу в музей. Надеюсь, что кто-нибудь придет посмотреть экспозицию и я пристроюсь, послушаю, наполнюсь сладостью, испытаю прилив возвышенности. Пусть даже очень быстро произойдет отлив, а сладость превратится в едкую горечь… А если посетителей не будет, то просто посижу рядом с Наташей. Это тоже помогает.

Поднимаюсь по ступеням крыльца, открываю тяжелую скрипучую дверь. Озябшее лицо сразу хватает мягкими лапками теплый воздух, и хочется жмуриться, улыбаться.

Из кабинетика справа выскакивает Ольга Борисовна. Директор. На лице — надежда и волнение. Но увидела, что это всего лишь я, и надежду с волнением стерла досада. Ну почти как с Ириной получается встреча.

— А, добрый день, — говорит Ольга Борисовна, делая лицо спокойно-приветливым.

— Здравствуйте, — отвечаю, тоже стараясь быть спокойным и приветливым. — Как ваши дела?

— Да как они могут быть, — привычно-автоматически вздыхает директриса, и тут же что-то вспоминает, и голос ее становится по-настоящему скорбным. — Да нет, еще хуже — Наташенька отравилась. Второй день лежит.

— Где лежит? — за мгновение я успеваю нафантазировать, что Наташа отравилась таблетками и сейчас в морге.

— Дома. Рвота, температура, — говорит Ольга Борисовна. — Мама ее заходила утром, сообщила вот… Спрашивала, надо ли бюллетень оформлять. Да ладно, говорю, сейчас такой период, что все равно, работает музей, не работает. За неделю — ни одного посетителя. Даже адресом никто не ошибся…

Чувствую некоторое вроде даже разочарование, что у Наташи отравление случайное, и с удивлением понимаю: для меня не стало бы неожиданностью, если бы оно было намеренным.

— И не знает, говорит, на что грешить, — продолжается скорбный бормоток Ольги Борисовны, — все продукты такие стали, что… Контрафакт сплошной.

“А раньше никаких не было”, — хочется ответить, но я лишь молча, сочувствующе киваю; спорить как-то глупо.

— Чайку попьете? — предлагает директриса. — У меня печенье есть. Посидим. Устала одна.

Соглашаюсь. Что ж, все равно делать нечего.

Сидим в маленькой комнате. Раньше это была, наверное, каморка швейцара (или сторожа), а теперь — дирекция. Шкаф с папками, два стола. Ольги Борисовны и Наташи. На директорском — компьютер. На экране застыли карты. Игра “Косынка” или что-нибудь типа…

В девяностые Ольга Борисовна была известнейшим (да и, по существу, единственным) искусствоведом нашего города. Писала статьи в местную газету, боролась за памятники старины, устраивала выставки и творческие вечера, добивалась открытия этого вот музея. Но, когда музей открыли, ее активность резко снизилась. Теперь она целыми днями сидит за столом, ждет посетителей, играет в безобидные компьютерные игры. Статей ее я давно не встречаю, выставок и вечеров почти не бывает. Судя по всему, получила она то, что хотела, и успокоилась. Или устала.

Щелкнул, вскипев, чайник. Ольга Борисовна наполняет две чашки, закрашивает пакетиком “Липтона” воду сначала в моей, потом в своей. Отжимает пакетик при помощи ложки, бросает в урну.

— Кладите сахар. Печенье вот.

— Спасибо.

Я замечаю городскую газету. Свежий номер.

— Можно глянуть?

Ольга Борисовна удивляется:

— Конечно! Что вы спрашиваете, как чужой…

Приятные слова.