Зяблики в латах

— Поручик!..

— Капитан, примите команду!..

— Капитан Темя!..

— Ста-но-ви-ись!..

За оградою собиралась разбежавшаяся офицерская рота. Строились уже и разведчики, нами же смятые и побежавшие вслед за нами. Командира офицерской роты с нами еще не было.

— Далеко забежал!.. — сказал кто-то. — Я его у мельницы видел. Как заяц прыгал. А ну, равняйсь! Да рав-няйсь же!..

— Вот и все! Не предупредив, Лапков выдвинул пулеметные двуколки, рассказывал из строя подпоручик Морозов, кажется единственный офицер, не поддавшийся панике. — Конечно, не перед фронтом… на это его хватило!.. — за флангами, конечно… Но все равно, предупредил бы, дурак!.. Очевидно, курсанты дали залп и почти по цели… Слыхали, как взвизгнули пули?.. А наши пулеметы, очевидно, ответили… Думаю, что так, иначе что за огонь видели мы в таком случае? Одну лошадь ранило… из тех… наших двуколочных… Она и понесла… И въехала… да дышлом! Поручику Коркину все зубы выбила… И могли же они переколоть нас… за милую душу!.. Господа, а где был Туркул?.. Да?.. Ну, наше счастье!..

В это время за нами зашуршала трава.

— Ноги повыдираю!.. Бежать?.. — Голос вынырнувшего перед нами полковника Лапкова зашипел вдруг, как на огне сало. — Беж-ж-жа-ать?.. Я… я… я при… прикажу… Прикажу десятого… Бежать?.. Офицерье!.. Трусы!..

Мы стояли, угрюмо опустив головы.

* * *

— Где?..

— В кустах, господин полковник! — ответил ротному поручик Ягал-Богдановский.

Потом мы услыхали частые глухие удары.

— По швам!.. По швам руки!.. — И удары посыпались вновь. Чаще и чаще…

Когда, наконец, все стихло, кого-то за нами быстро повели в кусты. Побежал в кусты и генерал Туркул, только что вернувшийся, кажется, из солдатских рот.

— Поручик Горбик!.. — забыв про осторожность, закричал в кустах полковник Лапков.

Мы тревожно оборачивались в темноту.

Через минуту в кустах раздался выстрел.

Это расстреляли поручика Кечупрака, в панике сорвавшего с себя погоны.

…А далеко на горизонте уже едва-едва забрезжил рассвет.

Курсанты шли под белой полоской неба, низко склонившегося над степью…

Последнее, что заметил я возле ограды кладбища, — это профиль Туркула и его движение рукой: идите!..

В кустах на кладбище весело чирикнула овсянка.

А мы двинулись вперед, на ходу разомкнулись и взяли штыки наперевес…

По траве бежал низкий туман. Мы шли сквозь туман, разрывая траву коленями. Колени мне казались совсем легкими, и очень тяжелыми казались сапоги. Полковник Лапков шел на правом фланге. Рот его был приоткрыт, рука бегала по кобуре нагана.

Мы шли в контратаку.

…Как и мы, курсанты разомкнулись всего лишь на один шаг. Как и нас, их можно бы было взять одним пулеметным взводом. Но пулеметы с обеих сторон молчали. Очевидно, командир курсантов, так же, как и генерал Туркул, решил боя не затягивать.

Петь курсанты перестали. Мы также шли молча. Только трава под коленями рвалась, как под рукой приказчика рвется тугой коленкор: раз! раз! раз!..

Я помню, — ногти вошли в ложе винтовки. Помню, как остро хотелось мне, чтоб навстречу нам брызнули пули. Но рота шла молча.

И молча шли курсанты. Не стреляя.

Прицел шесть… Нет, уже четыре… Четыреста шагов. Рота шла, виляя флангами. Под ногами рвался коленкор: раз! раз! раз!..

Я скосил глаза направо, туда, где шел полковник Лапков. Полковник Лапков роты не вел, — рота тянула его за собой. Он бессмысленно смотрел вперед. Нижняя губа его свисала, подбородок дрожал. «Зачем он не бросает?.. Нужно бросить вперед, — думал я, все крепче сжимая винтовку. — Рота не выдержит… Бросай!.. Да бросай же!..»

А коленкор под ногами рвался уже медленней — раз! раз! раз! — точно рука приказчика рвать его уставала. Ра-аз! ра-аз!..

Триста…

Штыки курсантов поднялись — наши опускались. Цепь курсантов угловато выгнулась. Теряла равнение и наша. Двести… Местами цепь уже порвалась. Но подбородок полковника все еще свисал вниз… Сто… Цепь завиляла. «Раз, два, три…» — считал я секунды, — шагов считать я больше не мог… И вот, сломавшись зубчатой пилой, цепь заерзала, с двух сторон сдавленная вдруг отяжелевшими флангами.

«Сейчас, сейчас побежим… — мелькнуло во мне. — Сейчас!.. Да бросай, бросай же!..» Но раздался выстрел, — кто-то из нас не выдержал. И вслед за выстрелом стиснутый в груди страх рванулся вперед хриплым, освобожденным криком:

— Ура-а-а!..

Побежали не мы. Побежали курсанты.

Широкой цепью мы шли назад к ограде. Хотелось курить, но никто не мог крутить цигарки.

Только один поручик Горбик то и дело выбегал из цепи, — то вперед, то назад, то в сторону.

Поручик Горбик пристреливал раненых курсантов.

Прошло несколько часов.

Квартирьеры все еще не возвращались. Жара текла по пыльным улицам Орехова. На камнях она оседала. Мы лежали под самыми заборами, там, куда камни не доползали.

Через улицу — тремя-четырьмя домами дальше — разместился штаб полка. Около ворот штаба стоял поручик Горбик.

Орехов был пуст. Жители сидели в домах. Дома были заперты.

Посреди улицы, вдоль которой разместилась офицерская рота, валялся дырявый сапог. Какой-то котенок легонько толкал его лапкой.

— Смотри-ка, зверюшка какая! — сказал, улыбаясь, поручик Аксаев.