ЖЖ Дмитрия Горчева (2007–2008)

За несколько секторов, слева, под тяжёлым гнилым дождём стоят фанаты супротивника. Их несколько десятков, они приехали спозаранку на вокзал, и за ними целый день тащатся патрули, на стадионе им выделили самый крайний сектор, в котором они печально машут размокшими и набухшими знамёнами. Ещё до перерыва наши, недовольные результатом и погодою, прорывают кордон и начинают их бить. Снизу, с поля, подтягивается рота курсантов и милиция, которые не придумывают ничего лучшего, чем выпихать всех со стадиона, и начинают толкать народ к выходу, хотя идёт ещё первый тайм; все, ясное дело, забывают про футбол и начинают болеть за наших на трибунах, команды меж тем перепинывают мяч без всякого результата, в общем, на поле всё понятно, и кто-то под конец обязательно игру сольёт, а тут — глянь какая борьба, прям тебе регби, вон и курсанту уже по башке достали, тут и тайм кончается и команды неохотно тянутся в туннель, милиция выносит оставшихся гастролёров и сектор уже пустой. Только растоптанные и разорванные знамёна, чисто фашыстские штандарты на Красной площади, валяются в лужах, наши, кто уцелел, довольные идут назад в свои сектора, самые принципиальные и ебанутые идут на вокзал — вылавливать тех, кто поедет домой; и тут, где-то на пятнадцатой минуте следующего тайма на трибуну взбегает ещё один гастролёр — совсем юный чувак, растрёпанный и намокший, где он был до того — неведомо, но он уж точно всё самое интересное пропустил; он вбегает и видит следы побоища и рваные знамёна своей команды и никого из друзей; где наши? — кричит он, повернувшись к притихшим трибунам, эй, где все наши? — и никто ему ничего не может ответить, беда чуваку, даже ультрасы замолкли, оборвали своё тягучее «суддя-пидарас», смотрят сникши на гастролёра, неудобно перед чуваком, и правда — как-то некрасиво вышло, и чувак смотрит снизу на затихшие сектора и на мокрое поле, на котором месят болото команды, и в холодное малоподвижное небо и не может уразуметь — что случилось, где пацаны, что эти клоуны с ними сделали, и подбирает погнутую пионерскую дудку, в которую до того дул кто-то из его полегших друзей, и вдруг начинает пронительно свистеть в неё, плаксиво и от всей души, так, что аж все охренели — нужно ж вот так свистеть, отвернувшись и от поля, и от ультрасов, и от притихших и посрамлённых курсантов, свистеть какую-то свою, лишь одному ему ведомую, громкую и фальшивую ноту, вкладывая в неё всю свою смелость, всю свою безнадежность, всю свою чисто пацанскую любовь к жизни…

18 июля 2007

Вот же ёбже.