ЖЖ 2010-2012

  - Да. Он одно время был секретарем по идеологии в Пензе. И отец мой там же работал. И вот я из армии написал письмо Черненко, когда он стал генсеком. непросто было предотвращать прорыв душманов на нашу территорию - в Узбекистан. Нужно было громить их отряды далеко от границы. А вертолет может взять керосину только на два часа полета. Далеко залетать нельзя, а надо. Так умельцы придумали запасной алюминиевый бак. Но! Стенка его пробивается любой пулей, и тогда вертолет превращался в летающий крематорий. Ну и Чернено позвонил в наш штаб: «С вами Черненко разговаривает» - «Какой Черненко?» - «Тот самый». - «Константин Устинович?!»

  - И тебя позвали к телефону?

  - Еще бы не позвать! Позвали. Мы поговорили. Черненко спросил: как отец, то-се. После этого меня стали повышать по службе. Стали повышать, но одновременно стали ждали, что и я им помогу. Но тут Черненко скончался.

  Я все же спросила Костю про баки: заменили алюминиевые баки? Оказывается - нет.

  - Зря я писал Черненко! Зря. втравили меня в такую историю.

  Костя уже жил в Москве (началась перестройка), вечером звонок. В дверь вваливается тяжело раненный сослуживец по Афгану (прозвище Могикан, простое солдатское лицо):

  - Костян! Ничего не спрашивай. У меня семь минут. Запомни два слова: зеленая клякса. Теперь все прощай. Посмотри внимательно, чтобы не было крови

  И снова заковылял к лифту. Крови нигде не было. Николай посмотрел в окно: раненый перековылял через дорогу, никто - вроде - его не хватал. На самом деле спецслужбы не носятся, как в сериалах, на черных бешеных машинах.

  До этого Николай менял цвет волос. То зеленоватый. то вдруг блондин, то рыжий, то брюнет. Думали уж всякое про него. А на самом деле оказалось: жена у него парикмахер

  - на дому красит клиенток, краска остается. Она говорит мужу: «Давай на тебя смажу, у меня будет новый муж».

  Вдруг после этого Николая последовал взрыв активности коммунальных служб: по всему дому, но потом оказалось по всему кварталу - проверяли то газ, то свет, то водопровод. Костя уже понимал, что искали кровь на полу.

  Когда все утихло, Косте позвонил по телефону другой сослуживец с просьбой помочь устроиться в столице. А был этот другой - контрразведчик. Еще однажды уверял Костю, что во время сложного разговора с агентом потерял два кило веса. Почему ему нужна помощь. не ясно.

  Встретились на лавочке. Контрразведчик уговорил:

  - У меня такое есть во фляжке - на 24 травах, ты просто ахнешь. Выпили. Контрразведчик и говорит:

  - Давай слово.

  Костя с облегчением подумал: вот сейчас скажу им, и они отстанут от меня со своей кровавой абракадаброй.

  - Зеленая клякса.

  Взгляд собеседника остекленел, изо рта его посыпались названия цифр. Костя подумал: ну, все это я не запомню, надо выпрыгнуть из этой истории. Стал прикидывать, как бы ему из Москвы слинять. Сослуживец уже отбарабанил свое и удалялся.

  На другое утро Костя проснулся и с ужасом понял, что помнит все слова и все цифры. На самом деле, были сильные травки во фляжке.

  - Помню: иду по улице, идут дети и едят снег - счастливые! Лет девяти. Как я им позавидовал!

  Через какое время на Костю вызывает начальство! Проложили коммуникационный

  канал - по нему человек должен пройти. Кабель был бронированный (чтобы мыши не

  прогрызли). За ночь этот кабель украли. Начались допросы.

  Потом все утихло.

  Вдруг снова вызывают Костю:

  - Ваше дело забрызгано водой. Все расплылось. Зайдите еще раз, мы заново запишем ваши показания.

  Водой? - засомневался Костя. Наверное, водкой. Праздновали очередную благодарность, рука дрогнула. У них там все стены в рамках, а в каждой рамке - благодарность.

  - А притом вызывал Кешка Иванов, с которым перед началом войны с Афганом я служил на узбекско-афганской границе. Внешне этот Иванов - лошадь, вставшая на задние ноги, но лицо светлое. Тогда афганские пастухи будто нечаянно выгоняли свои отары на нейтральную полосу, где была невыеденная трава. Стрелять нельзя, поэтому мы БТРами их вытесняли. Ну, всегда трех-четырех овечек нечаянно задавим, в ведрах баранины наварим. Они особой курдючной породы, нежный жир. То бишь свои были в доску! А тут допрос за допросом. Уже мое поведение называет беловщиной! Мол, что же я скрываю.

  - А ты что?

  - Я молчу. Я же не знаю, в какую историю влип. А Иванов переходит порой на ласковый тон: мол, помнишь, на высотке душманы, а тут, в распадке (пошла в дело желтая салфетка), нас «вертушки», суки, высадили нас, побоялись дальше лететь, а потом говорили, что ошиблись. Мы бежим, я волоку плиту от миномета, она восемьдесят кило, а нас уже стали обстреливать.

  - А ты?