Жуть-2

Кусач слышал и видел, как рушатся леса; как из стены здания дымными пулями вылетают анкеры; как нетерпеливо ворчат существа; как он теряет опору и падает в колодец луны.

Он перевернулся в воздухе, однако умудрился схватиться обеими руками за трубу — конструкция заваливалась, тряслась и стонала, — повиснуть, тем самым немного замедлив падение. Он поджал ноги, чтобы смягчить удар.

Левый ботинок угодил во что-то мягкое и горячее. Правое колено взорвалось болью. От удара перехватило дух. В позвоночнике щёлкнуло. Кусача вдавило грудью в трубу, остаток рамы или ограждения, который удержал его в полувертикальном положении. Он почувствовал острую боль в рёбрах. На голову сыпалась бетонная крошка.

Но своё состояние волновало его чуть меньше, чем то, во что он угодил левой ногой.

Он посмотрел вниз, откуда разило гнилостным смрадом.

В этом не было ничего правильного.

Кусач увидел ком, и свою ногу в открывающейся и закрывающей пасти, и закричал. Существо не волновал крик. Существо поедало его, делало зубами — мерцающими треугольными зубами — «клац-клац-клац», и человека становилось меньше. Чудовище перекусило его правую ногу — ступня скользнула по кожистой губе-складке и упала на плитку.

Кусач перестал кричать, подбородок ткнулся в грудь, плечи сломались — будто кто-то затаскивал его останки в чашу мясорубки. Он исчез по пояс, потом по грудь, и наконец в прожорливую дыру засосало его мёртвую лысую голову.

Существо чавкнуло, провернулось пастью вниз и сжевало оброненную ступню. Оно издавало низкий сыпучий гул.

Второе существо перемахнуло через обломки рухнувших лесов и понеслось к выходу из дворика.

Гиря юркнула в щель под забором, перебежала через дорогу, развернулась и слезливо залаяла.

* * *

— В рюкзаке сменная одежда, если что. Салфетки. Лекарство от живота — вчера жаловался. И хлеб.

Рюкзак был красно-синим с нашивками из «Рика и Морти». Артём его не помнил. Вещь пробралась в жизнь сына после того, как он ушёл.

— Хлеб? — переспросил он.

— Он хотел покормить уток в парке, — сказала Нелли.

Артём смотрел мимо Нелли на сваленные в тамбуре мешки с плиточным клеем (мешки он видел каждый день, соседей, которые их оставили, — ни разу), и думал об разочаровании. Ты разочаровываешься в этом дне, затем в следующем, затем… В определённый момент разочарование начинает даже доставлять некое странное удовольствие, как вид чего-то огромного и неуправляемого, например карабкающегося на небоскрёб Кинг-Конга.

— Сводишь в парк?

— Конечно. Зайдёшь?

— Нет, побегу, — сказала Нелли, оставаясь в тамбуре, будто переступить порог означало вернуться. — До вечера.

— До вечера.

Артём закрыл дверь и вернулся в зал.

Маугли сидел на ковре и лениво водил пальцем по узору. Затем вскинул голову.

— Па, а хорошо нам было в Египте? — спросил он, будто это по-прежнему имело смысл.

Артём напрягся.

«Человек в синей футболке по-волчьи взбирается на бархан…»

Мысль уже не работала, не бодрила. Инъекции не помогали — выдохлось лекарство. Где найти новое?

— Хорошо, — ответил он и упал на диван. — А у меня для тебя сюрприз.

Артём нащупал за подушкой коробку и протянул Маугли.

— Конструктор! Электронный!

Глаза сына горели. Оно того стоило. Каждый раз оно того стоило. Даже если огонёк истлевал через час или день.

В течение следующих двух часов они собрали светодиодный фонарик, радио, тестер проводимости, цветомузыку и с десяток вариантов звуковых схем и сигнализаций. Маугли был счастлив, Артём вымотан и доволен собой.

Когда он последний раз был счастлив с Нелли? Он знал, с точностью до дня.

Последние пять дней отдыха в Египте, два года назад. После сафари по пустыне, в завершение которого они так сильно перепугались друг за друга, что остаток отпуска жадно глотали каждую минуту, наслаждались жизнью. Встряска перед окончательным затуханием.

Они поиграли ещё немного, затем почаёвничали, после чего Артём залёг с книгой на диване. Маугли потушил свет и молча танцевал под музыкальный канал — чёрный силуэт на фоне экрана.

Артём наблюдал, и в сердце разворачивалось что-то тёплое, крылатое. Он закрыл глаза, но тут же открыл. Ни секунды не упустить, впитать всё до капли. Он не помнил, когда видел что-то более красивое и правильное.

И так ему было хорошо.

* * *

У него — да и у Нелли, два сапога пара, — мало что получалось, чтобы громко, с надрывом. Даже развелись тихо, почти без сцен. Накопили мелочёвку упрёков, безразличия и усталости, и обнаружили себя по разные стороны этого завала. На вершине стоял Маугли и смотрел на них большими непонимающими глазами — напоминал, укорял.

Скучно, обыденно, серо… Будто разучились реагировать, чувствовать; сплошные заторможенные реакции, жизнь после наркоза.

Всё, что его окружало, не дарило радость — высасывало. Его словно положили на полку холодильника с функцией No Frost, которая быстро высушивает продукты, если их не укрыть; его никто не укрыл, а самому на себя было плевать.

Заголосила ТЭЦ. Маугли оторвался от конструктора, к которому вернулся после танцев, и глянул на окно с интересом.

Моргнув, погас телевизор. Запищал бесперебойник.

— Это надолго? — спросил Маугли.

— Не знаю.