Журнал Q 06 2010

     Или еще — картина эвакуации из Москвы: "Поздно вечером снова повалил густой снег. Можайское шоссе за городом оказалось запруженным отступающими красноармейцами и спасавшимися от фашистов беженцами. Среди людей понуро брели коровы и свиньи. Перед машиной появилась женщина, которая едва тянула санки с домашним скарбом и двумя плачущими детишками. Не торопя шофёра двигаться с места, Сталин удручённо смотрел на это жутковато-безмолвное шествие... Трудно сказать, о чём он думал. Но в полночь, когда на даче собралось Политбюро, после требования везде наводить железный порядок, он внезапно пригласил в кабинет сестру-хозяйку Истомину и спросил:

     — Валентина Васильевна, вы собираетесь из Москвы эвакуироваться?

     — Товарищ Сталин, Москва — наш родной дом, её надо защищать! — смело заявила она.

     — Слышите, как думают москвичи? — особым тоном сказал Сталин членам Политбюро.

     Все согласно молчали. Утром по пути в Кремль, рассуждая с шофёром Кривченковым о надёжной обороне столицы, Сталин твёрдо сказал:

     — Остаюсь с русским народом в Москве. Будем стоять насмерть".

     Тоже выдумка? Тоже "лакировка действительности". А ведь выстояли...

     А теперь экстраполируйте ту ситуацию в 2010 год и скажите: если жизнь нашей нынешней верхушки в России по каким-то причинам (скажем, кризис или что-то еще) критически утеряет степень своей сладкости, что они выберут: эвакуацию куда-нибудь в Лондон или будут стоять насмерть вместе с русским народом?

     Конечно, Сталин был тиран и деспот, он не оставил себе выбора, у него не было никаких отходных путей: или Победа, или смерть.

     Сейчас в наших "верхах", по сравнению со сталинскими временами, всё куда более гламурно, готично, кошерно и даже феншуйно. Отступать вроде бы еще очень есть куда. Но уже без всяких надежд на Победу. 7

Аркадий Штыпель РАЗМЫШЛЕНИЯ ПРАКТИКУЮЩЕГО СТИХОТВОРЦА О том, как мы читаем стихи

Опубликовано в журнале:«Арион» 1997, №4

Стихи пишутся - да и читаются  - в предположении, будто особым образом подобранные и в особом порядке расставленные слова таят в себе особые смыслы, вне стихов ни под каким видом не существующие. Т.е. стихи - непересказуемы. Пересказанные прозой, они просто теряют смысл; пересказанные другими стихами, они и становятся "другими стихами", с другим, хотя бы и близким, смыслом. Иными словами, наше восприятие (приятие или неприятие) стиха есть восприятие образа речи.

Если относительно образа жизни или образа мыслей автора мы можем последовательно составить то или иное представление, то образ речи есть именно образ - в том смысле, в каком этот термин употребляется в теории распознавания образов: то, что мгновенно распознается, схватывается, запечатляется - и присваивается. Действительно, читая стихи "в свое удовольствие", мы всегда читаем их "как бы от себя", всегда "играем роль" и "входим в образ". При этом никто из нас не примеряет на себя ни пушкинских бакенбард, ни лермонтовских эполет, ни ахматовской шали. Мы довольствуемся более или менее скромной ролью "Того-кто-изъясняется-таким-образом", а если стихи сугубо лирические - "Того-кто-произносит-этот-монолог". В этом смысле поэзия не только генетически, но и по существу родственна драматургии, и только в этом смысле словосочетание "лирический герой" имеет какой-то смысл.

Все, о чем я здесь толкую, не имеет никакого отношения к литературоведению, потому что ни обстоятельства личной жизни поэта, ни перипетии всевозможных идейных полемик, ни игра литературных влияний и заимствований (как бы ни были эти предметы сами по себе важны и занимательны) не имеют или почти не имеют отношения к поэтическому смыслу стихов, т.е. к моему или вашему восторгу, отвращению или безразличию.

Короче говоря, когда я читаю: "передо мной явилась ты", то мне, в общем-то, нет дела ни до Александра Сергеевича, ни до Анны Петровны. Если стихи хороши (а "хорошие" отличаются от "плохих" тем только, что "хорошие" я читаю с упоением, а "плохих" не читаю вовсе), то это я - помню чудное мгновение; я - вернулся в мой город, знакомый до слез; это мне - голос был. Он звал утешно; и это я - кого-нибудь зарежу под осенний свист.

О двух строчках Брюсова

У плохого поэта Брюсова есть восхитительные строчки о том, как "всходит месяц обнаженный при лазоревой луне". В свое время враждебные "новому искусству" критики приводили эти стихи как образчик "декадентской бессмыслицы"; с другой стороны, В.Ф.Ходасевич положил начало целой мемуарной традиции, трактующей явленную в этих двух стихах великолепную космическую феерию как добросовестное описание лунного отражения в синих печных изразцах.

Опровергается ли мое вbдение свидетельством Владислава Фелициановича? Нисколько, потому что любое субъективное впечатление неопровержимо по определению. Имеет ли для меня в таком случае это свидетельство хоть какую-нибудь ценность? Безусловно, поскольку дополняет мое первоначальное впечатление каким-то иным, новым измерением.