Журнал Q 06 2010

По вертлявой тропинке я поднимался к городищу и думал о тех людях, которые семь или восемь столетий назад поднимали здесь этот вал, ладили на нём крепость из острозатёсанных брёвен, жгли костры, готовили еду, говорили друг с другом о чём-то… Бородатые-косматые… Что у меня с ними общего? Наверное, язык, сильно изменившийся, конечно. Но что неизменно, я думаю, это почти такое же чувство слияния с тем, что вокруг: с лунным осколком, плывущим в ночной реке, с лягушиным стрекотом, несущимся из соседнего болотца, с голосами луговых птиц – вон где-то коростель скрипит и перепёлка сообщает всем о том, что «спать-пора».

Какие-то неясные ритмы и слова стали томить меня, пока одолевал трудный подъём, я про себя выговаривал их, словно повторяя то, что надиктовывал мне некто, вдруг оживший во мне (страсть рифмовать свою жизнь, как известно, неизлечима, даже если она не становится твоей профессией). Этот некто пытался передать наивными стихотворными строчками ощущение только что прожитого дня и ту мысль, которую, кажется, нам с ним всё-таки удалось прочесть в ласточкиных письменах, начертанных час назад в вечернем небе.

Мысль (которая открывается на исходе земного пути, наверное, каждому) о том, что конечная наша жизнь на самом-то деле бесконечна, как и сама Вселенная, чью бесконечность ограниченное человеческое сознание постичь не может. Или – может, но лишь – представлением о безостановочном движении собственной мысли к другим пространствам, за которыми открываются всё новые и новые бездны. И именно здесь, у гибельного края, оробевшая на мгновение мысль устремляется к спасительному проблеску надежды: ведь если я частица (пусть – микроскопическая, но частица же!) этой Вселенной, то должен же я обладать её главным свойством – бесконечностью? И та вечная ночь, которая оборвёт моё теперешнее существование, разве не иная форма «движения-бытия»? Значит, если моё нынешнее «я» – это гармония с окружающим нас вечным миром, то моё «я» останется здесь навсегда… Разве не так?..

Медленно поднимаясь по круто вьющейся тропинке, я повторял надиктованные мне строчки, запоминая их. А дома, закатив велосипед в сарай, записал:

…Я стану излукой,

Я буду осколком небесным,

Надеждой и мукой

Прибрежных, истоптанных трав.

В преддверье разлуки

Ветвями погибшего леса

Раскину я руки,

Речную долину обняв.

Вновь в выси кристальной

Восстанет слепящее око.

Я сын твой опальный.

Я здесь остаюсь навсегда,

В той глуби зеркальной,

В том ветре, летящем высоко,

В том облаке дальнем,

Плывущем в другие года.

…Вечер этого дня тоже был длинным. Я выходил в темноте к нашей старой яблоне. Её длинные ветки, потрескивая, клонились к земле под тяжестью наливающихся антоновок. Сквозь её листву мерцали яркие звёзды. Они время от времени, как это бывает в августе, срывались, перечёркивая небо острой полоской света.

Но от этого звёзд в небе меньше не становилось.

Владимирская область

Иван Бенедиктов, Алексей Рыбин. Рядом со Сталиным. — М.: Эксмо, Алгоритм, 240 с., 3000 экз.

     Людей, которые лично знали Иосифа Виссарионовича Сталина или хотя бы кратко общались с ним, по понятным и вполне естественным причинам — всё-таки прошла вот уже 57-я годовщина со дня смерти "отца народов" — становится всё меньше и меньше. И свидетельства каждого из этих очевидцев сталинской жизни — пусть даже максимально субъективные, пристрастные и "недостоверные" — приобретают всё большую ценность, поскольку покрываются "патиной" последующей истории, уже с её болями, противоречиями и конфликтами.

     Вот Алексей Рыбин, "телохранитель" Сталина, рассказывает об осени 41-го: "Враг точно знал, где находится сталинская дача, и бомбил её, надеясь обезглавить государство. Вокруг дома расположили дальнобойные морские зенитки... Фашисты применили осветительные ракеты на парашютах, которые наши зенитчики расстреливали на лету. Всё же какой-то ас ухитрился послать бомбу точно. Она упала с внешней стороны забора и, не взорвавшись, ушла в землю. Когда сапёры выкопали её, то в стабилизаторе обнаружили свёрнутую бумажку с изображением сжатого кулака и надписью "Рот Фронт". А если бы тонна этой взрывчатки ухнула? Вот как всё роковым образом совпало..."

     Не знаю, кем и зачем поставлено здесь это "роковым образом" — может быть, для придания пущей достоверности повествованию, а бумажку, конечно, могли подложить специально, чтобы лишний раз подтвердить, что интернационализм мирового пролетариата — вовсе не пустые слова, да и весь эпизод с неразорвавшейся бомбой можно было придумать... Но сколько подобных бомб, мин и снарядов не разорвалось в ту войну!..