Журнал «Если», 1998 № 03

Марк закружил по комнате, словно вынюхивая что-то. В шкаф заглянул, к диванчику у стены метнулся, поднял какие-то голубые тряпки.

— Ильмар, форма!

— Летун голый к коменданту пошел? — нахмурился я.

— Только плащ накинул…

Девка разревелась. Ох, у этих баб всегда глаза на мокром месте…

— Ты сюда погляди, — странным голосом сказал Марк.

До меня дошло не сразу, потом все понял.

— А что, подружка, — спросил я. — Летун твой в юбке ходит?

Словно кистенем по морде отвесили!

Я охнуть не успел — лежал на полу, кинжала, правда, не выпустив, и никак подняться не мог.

А девушка — девицей или девкой ее назвать язык не поворачивался, уж больно зубы болели — стояла у кровати. Голая, красивая и опасная. Один взгляд на меня — и рванулась к Марку. Мальчишка так и застыл, таращась, видно, не приходилось ему голых женщин видеть. Сейчас И ему достанется.

Не досталось. Юбкой взмахнул, набросил ей на голову да и отскочил к стене. Девушка в окно влетела — чудо, что стекло не разбилось. Через миг оба они стояли в замысловатых позах, и было это одинаково смешно, потому что никогда раньше я не видел ребенка, который бы русское або знал, а уж голая женщина в стойке задиристого петуха — ничего смешнее на свете нет.

— Не сопротивляйся, Марк, — процедила девица. — Хуже будет!

Он молчал: то ли дыхание берег, то ли на движении ее ловил.

Я помотал головой и стал подыматься.

— Остынь, вор, не за тобой охота, — сказала девушка.

Может, и не за мной, верю теперь. Только когда охота медведя гонит, лисой случайной тоже не побрезгуют.

Тут она на меня бросилась! Ну и фурия! Русское або — вещь страшная, оно не для обороны придумано, для убийства.

Налетела на мой кулак — руки у меня длиннее, а ловкостью Покровительница не обделила. А дальше я полный ряд провел — от подсечки под колено, до удара в пах. На мужиков, конечно, рассчитано, только и ей несладко пришлось.

Прости Сестра, но ты же видишь — не женщина, а дикий зверь!

Скрутил я ее, прижал покрепче и крикнул Марку:

— Кидай сюда ее тряпки. Только карманы проверь.

Мальчишка повиновался. Я заглянул девушке в глаза, удовлетворенно кивнул. Пропала из них вся уверенность.

Неужто думала с мужиком в честном бою сладить?

— Одевайся… летунья, — сказал я, поднимаясь. — Не срамись перед мальчишкой.

Марк ухмыльнулся. Он весь был в горячке драки, а глаза нет-нет, да и елозили по голому телу.

Она молча стала одеваться.

— Нужно нам кое-что от тебя, летунья, — сказал я. — Дашь — свяжем, но не тронем. А нет… уж прости…

Она молчала, застегивая небесно-голубой жакет. Форма у летунов — как праздничная одежда. Голубые шелка, медные пуговицы, белые кружевные оторочки. Даже теплые чулки — в тон, из белой и голубой шерсти. Знаки различия на форме в виде серебряных птичек.

— А нужна нам карта, — продолжил я. — И еще запал.

— Ну и что? — спокойно сказала девушка.

— Думай, подруга небесная, — я подошел, крепко взял ее за руку. — Будешь драться, руки переломаю. Давай карту и запал.

Девушка презрительно усмехнулась.

— Как тебя зовут? — властно спросил Марк.

Она вздрогнула. Ответила без особой охоты:

— Хелен.

— Романка? — на всякий случай уточнил я, хотя как может высокородная летунья старые корни сохранить. — Так вот, Хелен, выхода у тебя нет. Сделаешь, что велю, — будешь жить.

— Жизнь без чести — хуже смерти.

— Это верно. Только чести тебя лишить — дело недолгое.

Хелен пожала плечами. Стояла гордо, как истинная дама перед виноватым слугой. А ведь болело у нее сейчас все, что только болеть могло.

— Когда дворовый пес гадит на тебя — это не позор. Позор псу под хвостом вытирать.

— Мы для тебя — псы дворовые? — я разозлился. — Сейчас узнаешь, зачем псам зубы…

— Ильмар…

Марк подошел к нам. Покачал головой:

— Она карты и запал на Слове прячет. Летунов учат любую боль терпеть… глянь ей на плечи, там следы от игл должны остаться.

Хелен яростно сверкнула глазами.

— Веди ее к планёру.

— Далеко не улетишь, Марк. Запала нет, карт не знаешь.

Хелен вроде и не сомневалась, что поднять планёр в воздух мальчишка сумеет. Я это в уме отложил, но ничего не сказал. Толкнул девушку, повел перед собой, не выпуская руки.

Что он задумал, мой странный попутчик?

В полном молчании мы шли к планёру. Беда, беда тяжкая, уже светло стало, уже со стен форта можно нас увидеть — двух каторжан, что высокородную летунью под конвоем ведут. Нет спасения.

Возле планёра Марк ускорил шаг, влез в кабину. Пояснил:

— Я не знаю, летунья, можешь ли ты весь планёр в Холод спрятать. Только теперь не выйдет.

Хелен молчала.

— Руби тросы, Ильмар! — велел Марк.

Не выпуская Хелен, я обошел планёр, обрезая удерживающие веревки. Летунья болезненно сморщилась, глянула на меня. Прищурившись, я покачал головой: «не вздумай».

Мы вернулись к кабине, где вовсю орудовал Марк. Поворачивал рычажки, давил на педали, крутил ручки. Планёр дергался, как живой, колебались концы крыльев, ходил налево-направо хвост.

— Машину погубите и сами погибнете, — предрекла Хелен.

— Может быть, — согласился Марк. — Выхода у меня нет.

— Тебе даже с полосы не стронуться!

— Сдвинусь. Ветер хороший. До воды далеко, может, и выпрямлюсь. Поток восходящий, скажешь нет?