Журавли и цапли . Повести и рассказы

«Знать бы… — вздохнул Таран. — Одно ясно — во́рова».

Глаза у ребят загорелись. Фуражечка пошла по рукам. И вдруг голос из хора — неожиданный и ликующий:

«Она!»

Таран весь внимание. Смотрит строго и требовательно. Язык не повернется неправду сочинить. Но белобрысый, с круглой, как арбуз, головкой и не думает сочинять. Вчера он эту фуражечку, ну не эту, так точь-в-точь такую, видел.

«Где?» — голос у Тарана, как и вид, строг.

«На хлебном… С кочегаром… — мальчик запнулся, — ну это…»

«Бражничал», — подсказал Таран.

«Точно!» — просиял кавун, довольный тем, что мог оказать услугу самому дяде Тарану.

Дальше пошло-поехало, как по катаному. Правда, кочегар хлебного завода, вызванный и допрошенный, «факт распития» отверг начисто — чтоб он, да на рабочем месте, да еще с посторонним-неизвестным? — но к нему по этому поводу и не придирались. Его просто попросили припомнить обстоятельства визита этого самого неизвестного-постороннего в кочегарку хлебного завода. И кочегар припомнил: за шпагатом пришел. Упаковать что-то. Ну, кочегару шпагата не жалко, дал бы, да не было. Пришлось веревку пожертвовать. («Вот он чем узел скрутил», — подумал Таран.) Взял и ушел. А кто он, откуда, кочегар убей не помнит.

Таран упрекнул кочегара:

«Трезвый был, а не помнишь».

Кочегар виновато потупился и, боясь попасться на пьянке, припомнил:

«Из Хмельницкого, если не врал. А что здешний и на агронома учится, точно, врал. Я здешнего всякого знаю. А этого, гнедого, тогда только и увидел. Может, раньше не замечал».

«Проверим», — сказал Таран и отпустил кочегара.

«Гнедой»… С этой скудной палитрой примет Таран и явился в техникум. Фуражечку в дирекции не опознали: «Нет, не здешняя», а «гнедого» вдруг припомнили. Был. Экзаменовался. Не сдал и убыл. Откуда прибыл? Из Хмельницкого.

Спокойствие не выдало, но внутри у Тарана все запело. И кочегар сказал: из Хмельницкого. Совпадение? Нет, след.

В тот же день в Хмельницкий из Новой Ушицы выехал уполномоченный…

…Владимир Моргуненко не ожидал «гостей». Тем более в форме, один вид которой вызывал у бывшего кандидата в агрономы не безотчетный, а вполне осознанный страх. Владимир захлопотал, изображая радушного хозяина, но «гости» не собирались засиживаться. Они только на минуточку. За ним, Владимиром. «По вызову и приглашению товарища Тарана». Не знает, кто такой товарищ Таран? Участковый инспектор из Новой Ушицы. Ничего не забыл в этой Новой Ушице? Забыл не забыл, там будет видно. Поехали. И, пока ехали, Моргуненко все допытывался: зачем везут?

«На примерку», — отвечали усмешливые конвоиры.

И «примерка» состоялась. Тотчас, как только Моргуненко перешагнул кабинет участкового инспектора.

«Примерьте», — сказал Таран, буравя его острым взглядом, и протянул вошедшему модную фуражечку с лакированным козырьком.

Моргуненко, опешив, машинально протянул руку и тут же отдернул ее, как от огня: попался!

…Рассказ моего спутника был прерван возгласом шофера:

— Новая Ушица!

Машина остановилась возле милиции, и мы вышли. Видимо, нас уже ждали. С крыльца молодцевато сбежал сухопарый человек, одарил нас взглядом умных, все понимающих глаз и представился:

— Таран Владимир Елизарович.

— «Таран за Днепром»? — с места в карьер спросил я.

Быстрый взгляд, растерянная улыбка — откуда, мол? — и смущенное:

— Было.

— И лодка в музее?

Та же реакция, и тот же смущенный ответ:

— Моя.

Последний вопрос, и все станет на место: тот или не тот?

— Вы ведь не здешний?

— Из Башкирии.

…Мы прошли в кабинет инспектора, и Владимир Елизарович Таран стал рассказывать мне о себе. Он рассказывал, а я записывал, хотя знал о нем уже многое.

На прощание я попросил Тарана раскрыть мне свой главный секрет.

— Какой такой секрет? — добродушно удивился Таран.

— Секрет, который помогает вам раскрывать преступления.

В это время с улицы до нас донеслась барабанная дробь. Таран, сидевший за столом, живо встал и подошел к окну. Поманил меня. По улице под красным знаменем шел отряд.

— Вот он, мой секрет, — сказал Таран и тепло, как отец детям, улыбнулся проходящим ребятам — юным друзьям милиции.

«Соломинка»

В тундре среди зимы пропал человек. Поехал в гости и не вернулся. До гостей день пути, а его и на третий нет. День берется как часть суток, потому что дней в ту пору в тундре не было. Была одна самая большая ночь, из которой потом, как матрешки, станут вылезать другие ночи — все меньше, меньше и меньше. И когда явится и пропадет самая маленькая ночь-матрешка, наступит один сплошной день. Но до этого еще далеко, и вокруг царит одна сплошная ночь.

В тундре, как в открытом море, ничто не заслоняет неба. Было бы только само небо ясным. И тогда по звездам можно ехать куда угодно. Зарылся в меха, примостился поудобней на нартах, нацелил пса-вожака, куда нужно, и жми, — пой, если поется, думай, если думается, молчи, если молчится. Да не забывай время от времени поглядывать на путеводную звезду, чтобы не дать собачьей упряжке сбиться с пути.

Вдруг — чу! — свист. Резкий и протяжный. Пропал и повторился. Что это?