Жук

Так как ей было между семьюдесятью и восьмьюдесятью — и каждый год ее возраста явственно читался на лице, — я понял, что душой она не кривит. Мисс Коулман представлялась той еще штучкой. Если нам действительно хотелось вытянуть из нее сведения, то нужно было позволить ей рассказать все самой: пытаться принудить ее к чему-либо стало бы пустой тратой времени. Мы уже видели, какая участь постигла Сиднея.

Она начала с чего-то вроде отвлеченной преамбулы:

— Все тут моя собственность; дядя оставил, покойный Джордж Генри Джобсон… его на Хаммерсмитском кладбище похоронили, там, через дорогу… и он оставил все мне. Здесь один из лучших пригородных участков для застройки, его цена каждый год растет, я его еще лет двадцать сдавать не буду, пока мне втрое, а то и вчетверо больше не дадут; ежели вы сюда поэтому явились, а ко мне многие так вот наведываются, то можете даже не беспокоиться. А щиты пускай себе стоят, чтоб люди знали — земля сдается… хотя, как я сказала, ничего строить на ней двадцать лет не позволю: потом она пойдет только под дорогие особняки, какие теперь на Гроувенор-сквер стоят, а не всякие там лавки с пабами и уж точно не ваши лачуги. Я тут живу и за землицей своей присматриваю… а что до дома напротив, так я его сдавать никогда не хотела и не сдавала, пока однажды утром, с месяц назад, не получила письмо. Можете на него взглянуть, ежели пожелаете.

Покопавшись в отнюдь не маленьком кармане у пояса — таком, что, не приподняв юбку, до дна не доберешься — она протянула мне замызганный конверт. На нем неловкой рукой было выведено: «Мисс Луизе Коулман, вилла Рододендроны, Вьюнковая аллея, парк Высокие дубы, Вест-Кенсингтон». Мне подумалось, что если отправитель не решил вдруг пошутить или у него не разыгралось воображение и это был настоящий адрес нашей хозяйки, то имя все же что-то значит[11].

Само письмо было написано тем же неровным, безликим почерком; если бы меня попросили поделиться мыслями по этому поводу, я бы ответил, что над ним корпела служанка, так как стиль и грамотность послания вполне соответствовали его каллиграфии:

«Ниже подписавшися будит примного обязан, если мисс Коулман здаст ему пустой дом. Не знаю, сколько он стоит, но шлю пятьдесят фунтов. Если мало, пришлю есче. Ответ шлите по адресу — Мохамеду эль-Керу, Почтамт, Слайго-стрит, Лондон».

Отправитель, спору нет, изъявлял свое желание снять дом крайне необычным образом. Когда я передал письмо Лессинхэму, его, кажется, тоже посетила подобная мысль.

— Любопытное письмо, мисс Коулман.

— И я так решила — особенно когда внутри обнаружила деньги. Пять бумажек по десять фунтов, прямо так, в конверте, а само письмо даже без штемпеля. Ежели б меня спросили, сколько я хочу за аренду, я б сказала, самое большее фунтов двадцать… знаете ли, только пускай это останется промеж нами, дом надо хорошенько отделать, а до той поры в нем жить едва ли возможно.

Я успел убедиться в истинности этого замечания гораздо раньше честного признания домовладелицы.

— Ладно, думаю, он сам виноват. Я б могла оставить все деньги себе, а ему отослать расписку за три месяца. И некоторые так бы и поступили, но я не из них и становиться такой не намерена. Поэтому я отправила этому господину — имя его мне в жизнь не выговорить, да и не нужно мне это — договор на год.

Мисс Коулман замолчала, разглаживая фартук на коленях и раздумывая о чем-то.

— Ну, мой ответ должен был дойти до этого господина вроде как в четверг утром… отослала-то я его в среду вечером, а в четверг, после завтрака, собралась пойти в дом и посмотреть, можно ли там вообще хоть что-то сделать: в окнах-то почитай ни одного целого стекла не осталось, — и вдруг прям так и села. На улицу гляжу и, ей-Богу, вижу, что жилец-то въехал… по меньшей мере, он уже был там, а я и переезда-то никакого не видала, честное слово… понятия не имею, как он внутрь без ключа попал, разве что посередь ночи в окошко залез… на Библии готова присягнуть, что в доме никого не было, когда я спать ложилась… а тут вдруг штора в гостиной висит, к тому ж с той поры всегда опущенная — редко-редко поднимается.

«Надо же, — про себя думаю, — экий нахал… с чего это он заехал в дом, до того как разрешение от меня получил? Может, считает, что я слова против сказать не посмею, а как по мне, хоть с пятьюдесятью фунтами, хоть без них, я так просто это ему не спущу». Значит, чепец я на голову натянула, дорогу перешла, в дверь тарабаню.