Жизни нет. Только боль.

Девушка молча смотрела на него. Странно, в ее глазах было совсем не то выражение, которое он рассчитывал увидеть. Удовлетворение? В этих необычных, бесчувственных глазах, светящихся холодным янтарем. Мужчина неожиданно почувствовал легкое головокружение. Нет, постойте, ее зрачки… пульсируют? Словно затягивающие в неизвестность спиральные воронки?..

Это ненормально.

Загипнотизированный этим взглядом, мужчина неожиданно почувствовал нечто еще более странное. Его рука двигалась, двигалась сама по себе. Он совсем не собирался этого делать, но… рука начала вращаться вбок, выворачивая локтевой сустав, пронзая все тело резкой болью. Вывернувшись под прямым углом и дальше, она, наконец, сломалась.

— Ч-ч-что?!

Крик, в котором смешалось неверие и боль. Его судьба оказалась предрешена. Безусловно, ему привалила удача. Но только эта удача была со знаком минус.

В темном тупике, куда едва-едва приникали скупые лунные лучи, поднялся занавес новой трагедии.

Отчаянный крик захлебнулся неузнаваемым звериным визгом и стоном. В его руках уже нельзя было узнать человеческие конечности. Вывернутое колечко-головоломка… или скрученная резинка, которой запускают бумажные планеры. Они были похожи на все, что угодно, только не на человеческие руки. Они больше ни на что не годились.

— П-п-помогите!..

Шатаясь и спотыкаясь, мужчина повернулся и в панике бросился бежать. Слепо и безрассудно. Но в следующий миг его тело резко оторвалось от земли, а правая нога с кошмарным хрустом оторвалась, как раз по колену. Струя крови хлынула, словно из садового шланга. Кляксы и потеки украсили беленую стену пакгауза безумной абстрактной картиной.

Асагами Фудзино стояла неподвижно, не сводя с него бесчувственных, стеклянных глаз.

— Она… она скрутилась!..

Слова уже были почти неразличимы в диком, животном вое. Фудзино и не желала слышать их.

Ее губы двинулись:

— Излом.

Одно и то же слово — она повторяла его опять и опять. Да, ведь подруга говорила, что многократное повторенное слово становится проклятием, приобретай трансцендентную мощь. Мужчина, распластавшийся на земле, теперь мог шевелить только головой. Его руки были ужасно скручены, правая нога пропала. Кровь, хлещущая из разорванных артерий, образовала темную лужу, словно бархатный роскошный ковер алого цвета. Фудзино бездумно шагнула вперед, глядя, как носки туфель тонут в кровавом море. Душная и жаркая летняя ночь заставила нечистый влажный воздух липко стекать по коже, вызывая невыносимое раздражение и желание кричать. Тяжелый запах крови душил, не давал вдохнуть.

Глядя на несчастного мерзавца, извивающегося в расползающейся луже, точно гусеница, Фудзино со всхлипом втянула воздух. Она ненавидела себя за то, что натворила… но ведь она пришла к нему, заранее готовая к тому, что случится. Задушив жалость в своем сердце. По тому, как вел себя бармен, она сразу же поняла, что он не знал о том, что случилось в заброшенном подвальном баре. Но он бы обязательно узнал, стоило ему поинтересоваться. И тогда, тогда он сразу бы заподозрил Фудзино, разыскивающую последнего уцелевшего парня из той шайки — Кейту. Кроме того, она сразу же почувствовала жестокую похоть и хитрость, звучавшие в словах этого человека. Он собирался воспользоваться ей, с самого начала. Поэтому она не будет жалеть его. Это тоже месть, пусть и не прямая. Месть Асагами Фудзино тем, кто насиловал и издевался над ней.

Теперь ее способность к насилию неизмеримо превышала то, что могли сотворить все эти подонки.

— Мне очень жаль… но я должна.

Оставшаяся левая нога мужчины мгновенно скрутилась и оторвалась, заставив последние остатки жизни покинуть изуродованное тело. Теперь она знала, что чувствует жертва. Теперь она понимала, что такое боль — понятие, незнакомое ей до сих пор. Как именно люди реагируют на боль, что они чувствуют — все это раньше было загадкой для Фудзино. Но не теперь. Испытав настоящую боль, слившись с жгучим огнем, терзающим изнутри ее собственное тело, она познала, что такое настоящее сострадание. Ее переполняло сочувствие и понимание — она от всего сердца жалела этого человека. И это понимание, единство чувств, единство боли наполняло ее счастьем. Ведь чувствовать боль — это значит быть живым.

— Наконец-то… наконец-то я могу быть нормальной.

«Но так ли это? Боль, которую чувствую я, боль других людей — они похожи. Теперь, когда я сама могу причинять страдания, когда я вижу увечья, созданные моей волей, Асагами Фудзино стала такой же, как другие люди? Или даже выше их, ведь я могу причинить намного больше боли, чем они? Тогда, чтобы по-настоящему жить — просто жить, ощущая биение потока существования — мне нужно выпустить на волю уродливое, страшное существо, прячущееся во мне? Ту часть меня, которая не может насладиться бытием, не пресекая иных жизней, не совершая чудовищных жестокостей»?

— Мама, мама, мама… как я могла натворить такое? Неужели я такая мерзкая?

Режущая боль в животе становилась нестерпимой. Сердце рвалось из груди, ее пробирала крупная дрожь.

— Я… не хочу убивать людей…

— Врешь.