Жизнь за жизнь

– Вот ведь как интересно-то! А о каком наказании идет речь? За что? Да, у меня около года гостил ветеран войны. Насколько я знаю, это не запрещено законом. Он жил не только в моем деревенском доме, время от времени переезжал на городскую квартиру, находился там иногда неделю, а то и целый месяц. Кроме того, у Антона Петровича штамп о регистрации в той же квартире, впоследствии проданной, стоял в паспорте, вроде бы утерянном, а потом внезапно найденном в кармане старого пиджачка. Этот его документ я видел точно. Доподлинно знаю, что он прописан в том же городе, что и я, следовательно, по закону имеет право у меня временно проживать. Я сам в ваших миграционных законах не силен. Что-то мне сам Антон Петрович говорил про регистрацию в течение семи дней после выписки со старого места жительства. Однако эта процедура обязательна только для иногородних или иностранцев. А он на старой квартире был прописан.

– Мы совсем далеки от проблем миграционной службы, занимаемся куда более серьезными делами. Значит, на сделку со следствием вы идти не желаете, – констатировал начальник финансовой части.

Он взялся за это дело совершенно неожиданно, внезапно для себя, не слишком хорошо понимал, как ему себя вести с задержанным. Поэтому майор путался, то разговаривал с ним на «ты», то вежливо переходил на «вы». Делал он это не умышленно. Просто у него как-то само собой так получалось.

– А зря, – заявил он. – Сознались бы в убийстве, и все было бы прекрасно. Никаких мучений ни вам – нравственных, ни нам – процессуальных.

– В убийстве, говорите? – спросил ветеран Афгана. – А о ком речь-то идет? Уж не в гибели ли Антона Петровича Рыбакова вы меня хотите обвинить? Нет уж, уважаемый. Не пролезет у вас такое дело. Кто и как его убил – дело известное, об этом даже в газете писали, и по телевидению говорили, я сам видел.

Этот бывший подполковник, отставной командир десантно-штурмового батальона, выглядел откровенно простовато, явно не блистал интеллектом. Вряд ли он сам мог придумать и провернуть сложную комбинацию, совершить второе покушение на генерального директора паевого инвестиционного фонда.

Но Соловьев хорошо знал, что такая вот нарочитая простота порой надежно скрывает глубокий внутренний мир, недоступный для анализа даже специалисту-психологу, не говоря уже о начальнике финансового отдела следственного управления. Вывести такого персонажа на откровение бывает крайне сложно, если вообще возможно.

– Разговор идет не об Антоне Петровиче Рыбакове, а о том самом человеке, который его и убил. Давайте не забудем и о покушении на жизнь гражданина Косицина Павла Яковлевича.

– Ну, если убийцу и прикончили, то я только рад этому. А кто его и за что? Он тоже что-то с деньгами не так сделал? Или за Антона Петровича кто-то с ним поквитался? А Косицин, это кто такой?

– Косицин, это тот самый человек, в которого при первом покушении стрелял из трубки осколками стекла гражданин Рыбаков. Анатолий Кравцов, убитый при втором покушении – телохранитель и, по совместительству, зять Павла Яковлевича Косицина. Он на его младшей сестре женат.

– Был.

– Что? – не понял Соловьев, углубленный в собственную мысль.

– Был, говорю, женат.

– Да-да, конечно, был. А что, Александр Вячеславович, если я вам предложу все же сделку со следствием. Вы берете на себя убийство Анатолия Кравцова, но заявляете, что только отомстили за старика. За это вам много не дадут. Ну а о покушении на Косицина вы и не думали. Я дело закрываю, и все остаются при своих интересах.

Александр Вячеславович вдруг неожиданно посмотрел на майора чистым и ясным взглядом, в котором вполне хватало и интеллекта, и хитрости, и понимания ситуации.

Потом он сказал достаточно членораздельно и вполне доступно:

– При моей службе мне в бою не раз убивать случалось. Скажу честно, для меня собаку или зайца застрелить труднее, чем человека. Была бы необходимость, я бы твоего, майор, Кравцова у подъезда подкараулил и убил бы. Без всякого оружия, просто голыми руками. Мне это не слишком сложно сделать. Обучен я, понимаешь ли, этому. По крайней мере морально это куда легче, чем убить старика, которого от ветра и годов прожитых шатало. Я про Антона Петровича Рыбакова говорю. Подонок твой Кравцов, и смерть свою он вполне заслужил. Это все. Больше ты, майор, от меня ничего не услышишь. Я воспользуюсь статьей Конституции России. Номер ее ты лучше меня знаешь, сам в курсе, какая из них позволяет мне не давать показаний против себя.

– Статья пятьдесят первая, – подсказал ему Соловьев совершенно машинально.

Он никак не ожидал услышать от этого внешне простоватого человека, старичка, совсем уж божьего одуванчика про пятьдесят первую статью Конституции России.

– Извини, а откуда ты про эту статью знаешь? – осведомился майор.

– В камере подсказали. Там мужики тертые.

– В какой камере? Ты же в СИЗО еще не был.

– А в районном отделе что, разве не камера?

– Нет, там «обезьянник».

– Обезьянник в зоопарке. Там мартышек содержат. А здесь люди живые. Нас в камере восемь человек было.

– Кто из них подсказал?