Жизнь взаймы. Как избавиться от психологической зависимости

– Мама, ну успокойся, что ты заладила: «шлюха» да «шлюха». Ну да, она красивая была, сексуальная, никто в этом городе так не выглядел. Может, даже эпатажно немного, шляпы эти ее, перчатки до локтя… Наш папа романтик, вот и влюбился в почти что блоковскую Незнакомку, ту, которая «дыша духами и туманами».

– Вот только от поэзии меня уволь. Я после него не могу слышать ни одной рифмованной строчки! Да и ей он, судя по всему, своими стихами надоел до чертиков. И поделом. Вернулся, понимаешь. К могиле собственной матери. Если его сердце от вины и стыда разрывается, так ему и надо, кобель старый.

– Мама, ты же директор школы, а ругаешься. Так нельзя.

– У меня в этой жизни на все право есть! И к тому же я не при детях. Чего торт не ешь?

– Не хочется. Да и не любила я такой никогда, слишком много крема. Я сметанники люблю, а такой – нет. Это тебе он нравился.

– Не любила? Неправда, ты всегда любила именно этот торт, что ты мне рассказываешь?!

– Нет, мама, ты любила, я – нет. Самый вкусный торт делала мама Верочки Горчаковой – сметанный. Вот его я любила.

– Еще этих вспомнила, приплела. Сыночек, поди, уголовником стал, шпана такая. Ешь тогда варенье вишневое, в этот раз купила у Варвары Никитишны.

– Да брось, мам, ну почему уголовником. Наверняка Севка стал крутым каким, дома погуглю, наверняка найду, вот ради интереса.

– Что ты сделаешь дома?

– Погуглю, это такая поисковая система – Гугл. В ней все найти можно, это Интернет, мам… ну, компьютер. Могу в телефоне, хочешь, прямо сейчас посмотрю?

– Вот еще, время на этого Севку тратить! Сама-то что собираешься делать?

– Сама я собираюсь домой, мам. Через сорок минут автобус, а мне еще к Василию Павловичу с папиным списком книг забежать нужно.

– До завтра не останешься, что ли?

– Мне послезавтра на работу, мам. Нужно как-то в себя прийти. Подготовиться. На работе же Вадик будет, да и новая пассия его, Юлька, ведь тоже у нас работает.

– Вот же предатель! Нет, ну ты хоть одного мужика не предателя ты знаешь? Я – нет! Разве что Никита Сергеевич наш. По всему видно: человек приличный, и холостой он.

– Вот и подозрительно, что холостой в его-то возрасте, не иначе, мама где-то рядом.

– Ты маму не трогай! При чем тут мать? Матери все для вас, а вы…

– Не начинай, пожалуйста, я знаю, сколько ты для меня сделала, и всегда тебе за это благодарна. Ты у меня герой, мамочка. Учитывая твое прошлое…

– Что значит – прошлое? Ты о чем?

Таня замялась.

– Ну… Папа все рассказал про твою маму, Светлану Яковлевну, про северный поселок, в котором ты росла…

– Что?! – Антонина Андреевна резко побледнела, хотя всегда была розовощекой. Теперь перед Таней сидела не крепкая, уверенная в себе и своей власти женщина, а потерянная, несчастная, резко побледневшая уже немолодая девочка.

– Мамочка, что ты? Ты дыши, дыши, пожалуйста. Господи, ну что ты так переживаешь? Нитроглицерин у тебя есть? Скажи, есть? Вот, на, нашла, выпей, нет, под язык надо, доктор сказал. Слышишь, твой любимый Никита Сергеевич сказал, надо нитроглицерин под язык. Вот так… Легче?.. Может, лечь?

– Легче. Все, не мельтеши, Татьяна. Оставь меня.

– Ну мама, ну что такого он рассказал? Это же твоя история. И часть моей истории тоже. Когда папа мне рассказал, сразу стало понятно, почему ты такая. Мне так легче тебя понять… – она еще держала мать за плечи, и ее собственное сердце от испуга готово было выпрыгнуть в форточку.

– Незачем меня понимать, твое дело почитать и любить мать, – Алевтина Андреевна высвободилась из ее объятий; обеим стало неловко.

– Мам, я люблю и почитаю. Но я хочу знать о тебе хоть что-то, хочу знать, какой ты была девочкой, о чем мечтала, чего боялась, как справлялась с трудностями. Ведь если я буду знать, как ты прошла свой путь, так и я смогу свой пройти. Я всегда видела тебя сильной и всех поучающей… ты… прости, но ты подавляла меня. Рядом с тобой очень трудно было представить, что я тоже смогу что-то в жизни совершить.

– Почему трудно? – нахмурилась Алевтина Андреевна. – Я воспитывала тебя личным примером!

– Мам, но я была маленькая девочка, а ты – взрослая женщина, директор. Это небо и земля. Если бы ты хотя бы изредка рассказывала мне о себе, о своем детстве, делилась своими переживаниями и тем, как ты с ними справлялась и справляешься, мы могли бы стать ближе, потому что я бы знала, какая ты на самом деле, а ты помогла бы мне узнать, какая я. Мы бы разговаривали, мама. Знаешь, некоторые люди так делают. Спасибо папе, что он рассказал мне твою историю, благодаря ей я к тебе приехала. Не потому, что нужно, а потому, что мне захотелось. Захотелось сказать тебе, мамочка, что ты у меня герой. Мне жаль, что тебе в жизни так досталось. Что ты рано осиротела, что справлялась со всем сама. И я, мам, рада, что вы с папой живы, хотя и норовите загреметь в больницу. Мне важно, что вы у меня есть, потому что у каждого человека должен быть кто-то, кто стоит у него за спиной. С вами мне легче. Мне ничего не нужно, только одно – знать, что вы есть. Остальное я сама смогу. Веришь мне? Ну что ты молчишь, мама?