Жизнь впереди

Кое-где на партах послышался смех. Харламов смутился — так уплотнилась в следующее мгновение тишина в классе. «Критик», «насмешник» — это могло относиться к нему, хоть не был он ни румян, ни толст. Григорий Наумович отошел на минуту к столику, захватил одну из книг и вернулся к Харламову… Нет, оказывается, стихи эти никакого отношения к Харламову не имели и послужили только звеном в цепи рассуждений о пушкинском творчестве.

Григорий Наумович ясно и просто показал истоки народности в произведениях Пушкина, зачинателя русской национальной литературы, которому с самого раннего детства глубоко запали в сердце сказки Арины Родионовны. Отворачивая закладку за закладкой, Григорий Наумович читал, как восхищались Белинский и Тургенев, Толстой и Горький национальной особенностью пушкинского гения — чувством русского языка, силой и красотой народной речи в его стихах и прозе.

Алеше снова припомнились отрывки в эпиграфах, и с этой минуты ясно уловил он кровное родство между старинными народными сказаниями и самим текстом повести: та же простота и точность, та же краткость и выразительность!

— «Ну, братцы, — сказал Пугачев, — затянем-ка на сон грядущий мою любимую песенку. Чумаков! Начинай!»

И песня, заунывная, грозовая, слышалась вместе со всем тем, что говорил Григорий Наумович о Пугачеве, неграмотном и грубом, но умном и бесстрашном вожаке народного восстания:

«Я скажу тебе, надёжа православный царь,
Всю правду скажу тебе, всю истину,
Что товарищей у меня было четверо:
Ещё первый мой товарищ темная ночь,
А второй мой товарищ булатный нож,
А как третий-то товарищ, то мой добрый конь,
А четвертый мой товарищ, то тугой лук…»

Толя рядом ковырял ногтем на парте какой-то бугорок — может, вздувшуюся когда-то и застывшую краску, может, естественный наплыв по живому дереву, случайно сохранившийся. Но так же, как и все остальные ученики, слушая урок, он предавался постороннему занятию лишь машинально, что только подчеркивало всю степень его признательной и взволнованной сосредоточенности.

Звонок. Гул в коридоре. Никто не шелохнулся за партами в классе у Григория Наумовича. Он еще говорил минут пять, потом собрал книги, хотел подхватить их себе подмышку. Тут только застучали откидные, на петлях, крышки парт, несколько учеников кинулись на помощь своему учителю и понесли за ним его книги.

33. «Будь готов!» — «Всегда готов!»

Едва окончились в этот день уроки, Алеша сбегал домой, наскоро пообедал.

Осторожно снял он с полочки модель «ЗИС-110», утвердил ее на бархатной подставке, бережно упрятал под синей крышкой футляра и защелкнул замочек.

В пять часов, захватив с собою футляр, Алеша отправился снова в школу.

На перекрестке, как всегда, милиционер регулировал движение. Из старинного здания с колоннами и с решетчатой оградой выходили служащие с портфелями. По переулку озабоченно спешили женщины с «авоськами», полными хлеба, свертков с продуктами, спичечных коробок, яблок. На пустыре, образовавшемся в первый год войны после разрыва бомбы, у палатки, которая теперь вовсе не была палаткой, а исправным, аккуратным деревянным домиком, торговали пивом. И два чудака на морозе, держа большие стеклянные кружки с желтой ледяной влагой и с шапкой пузырящейся белой пены, завязывали меж собой знакомство.

Алеша мог видеть все это каждый день, но только сейчас улица явилась ему частью огромного целого, связанного воедино несчетными, невидимыми, но прочными нитями.

Милиционер часами картинно поворачивается на своем посту. Он то выбрасывает руку с жезлом резко и властно вперед, то молодцевато щелкает задниками сапог, делает полуоборот, и в то же время рука его сгибается и разгибается в локте — знак милостивого снисхождения к веренице дожидающихся его команды шоферов. Но зря милиционер воображает себя полновластным и независимым хозяином улицы — он сам покорно служит этой улице и подчиняется ее продуманным законам. Мужчины с портфелями и женщины с «авоськами» спешат, даже не замечая друг друга, как будто совсем чужие, но все они накрепко связаны общими интересами, государственными или домашними. И даже вот эти два человека возле пивного киоска, осушившие только что свои огромные кружки, совсем напрасно думают, что ничто на свете их не касается: девушка за прилавком в белом халате поверх толстого зимнего пальто сделала свое дело, напоила двух прохожих, она сейчас расстанется с ними, и оба, удовлетворенные, разойдутся в разные стороны для исполнения, может быть, важного долга…

У каждого свой долг, все на советской земле связаны вместе и все одинаково нужны друг другу. Все! И Алеша тоже… Без него тоже не обойтись, хоть никто из прохожих об этом даже не догадывается, даже не подозревает.