Жизнь впереди

Ни на Полянке, ни на Пятницкой не было в этот час ни одного действующего киоска. Алеша поехал в центр города, прошел улицу Горького, до площади Маяковского, — напрасно. Вернулся назад и по счастливому наитию заглянул в вестибюль гостиницы «Москва» — здесь он нашел в открытом еще киоске желанный значок.

От мороза или от радости пылали его щеки, когда он вернулся домой? По радио передавали бой часов со Спасской башни. Мать, сильно обеспокоенная, встретила его бурей упреков: она называла его бешеным, ошалевшим от упрямства мальчишкой.

— Ну, что? Что? — возмущалась она. — Наверное, весь город обежал? Убедился? Терпения нет у него утра дождаться! Да раздевайся же ты скорей! Еще простудишься… Раздевайся! Сумасшедший…

Алеша повесил пальто, поправил пояс, одернул старательно куртку и наконец обернулся лицом к матери, счастливый и гордый: у нагрудного кармашка его приколот был маленький металлический флажок, в центре которого густо лепились пять букв — ВЛКСМ.

25. Зимние каникулы

Из репродуктора посыпались чистые перезвоны курантов вместе с хриплыми, отрывистыми гудками автомобилей.

За столом собралась вся семья, а гостем был Миша Рычков. Петр Степанович, сосредоточенно отсчитывая про себя удары часов, подал знак — приготовиться! — все взялись за фужеры с налитым в них красным вином.

— С новым годом!

Все чокнулись бокалами, и звон их слился с последними ударами курантов.

— «Подымем стаканы, содвинем их разом! Да здравствуют музы, да здравствует разум!» — с улыбкой, но торжественно произнес хозяин дома.

Все выпили.

Миша Рычков, полагая, что он повторяет, как верное эхо, последние слова тоста, сказал мечтательно и печально:

— Да здравствуют вузы, да здравствует разум!

Алеша поправил: не «вузы», а «музы», — и объяснил, что это значит.

— Все равно, — заметил в ответ на это Рычков, — музы или вузы, а только проворонил я свое детство… Это из какого же стихотворения про «музы»?

Алеша прочел ему наизусть заключительные строки из пушкинской песни:

Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!

Миша после этих стихов долго смотрел в одну точку на скатерти, смотрел молча и вдумчиво, потом глубоко вздохнул.

— На мраморе золотом выбить эти слова, — сказал он, — да неоновыми огнями светить ими с крыш по городу, да цветными шелками вышить их по бархату знамен… «Да здравствует солнце, да скроется тьма!»

Новогодний ужин проходил весело, но Миша Рычков становился все молчаливее и грустнее. Что с ним — говорить не хотел, только улыбался смущенно, одним краешком рта.

В третьем часу ночи Алешу услали спать. Рычков отправился к нему в комнату прощаться. Лишь тут, после настойчивых Алешиных расспросов, он признался:

— Говорю ж тебе: извел я без толку свое детство! После четвертого класса сбежал из школы, а мог бы, дурак, учиться и учиться, не хуже твоего…

— Так из тебя токарь зато первоклассный получился, — утешал его Алеша. — Отец, сам знаешь, какой требовательный, и тот тебя хвалит. Будешь универсалом когда-нибудь… Ведь ходишь на вечерние курсы? Ходишь?

— Хожу. Как не ходить! А только какой из меня универсальный токарь, если мне на каждом шагу — стоп и стоп! Нет настоящего ходу. Без тригонометрии, без логарифмов, и думать не смей о продольно-расточном, к примеру… Темному неучу в сложных чертежах ни в жизнь не разобраться. А то бывает еще хуже: умное приспособление кто-нибудь из товарищей выдумал, а ты смотришь как баран на новые ворота… Нет, это уж точно: проворонил я, Алешка, свое детство, проворонил!..

Мать заглянула в комнату, велела, чтоб Алеша спать ложился.

— Миша! — с упреком позвала она. — Идемте лучше кофе пить!

Но Рычков не пошел. Алеша разделся, юркнул под одеяло. Он лежал в постели с закинутыми под голову руками, ослабевший и розовый от вина. Свет ради успокоения матери был вскоре потушен. Сквозь морозные узоры на стекле заискрилась снежная новогодняя ночь.

— Миша! А что, если в проходной будет твой хороший знакомый дежурить? А?

— Не поможет.

— Эх, постоять бы возле твоего станка хоть чуть! А у конвейера я стоял бы! Час, другой, третий стоял бы…

— Не пустят. Лучше и не думай. Не переживай…

— А говорят, если экскурсия, то могут пустить.

— Экскурсию могут.

Опять послышался голос Александры Семеновны:

— Миша, где вы там? Дайте же мальчишке уснуть! Три часа пробило!

Она за руку увела Рычкова из комнаты и плотно закрыла за собой дверь.

…И наступили зимние каникулы. Все эти десять дней взрослые — и свои и чужие — стараются перещеголять друг друга в доброте и щедрости к детям. Сколько елочных праздников устраивается в эти дни!