Жизнь впереди

Мальчики еще долго оставались у ограды набережной. На той стороне канала какой-то военный все швырял и швырял палку далеко от себя, к самому скверу, и всякий раз большой мохнатый черный пудель яростно кидался вслед и приносил хозяину эту палку в яркой, точно пылающей пасти. Вдали послышался шум мотора, и можно было подумать, что паренек с шестом в лодке испугался этого шума, — он вдруг перестал призывать товарищей своих на землечерпалке «шабашить» и один отдалялся к широким ступеням пристани. Вскоре катерок речной милиции, легкий и быстрый, с развевающимся за кормой флажком, пролетел стрелой мимо и скрылся за мостом, оставив длинный, веером, след и раскачав сильную волну.

— Ты про свое кончил?

— Кончил.

— Теперь слушай про мое…

Толя еще с минуту приглядывался, как волны, с плеском и шипением взмывая на квадратные, покато выложенные гранитные плиты, слизывают с них покров снега, — и открылся во всем товарищу.

С ожесточением выкладывал он перед ним свои домашние тайны, преувеличивая их суровость, упиваясь их неодолимостью, как будто хвастал ими, как будто задался целью во что бы то ни стало подавить ими воображение товарища. Он больше не таил от него ни вечных своих столкновений с Егоровым, ни постыдных совместных с отчимом хождений на заработки к пьяным гулякам, ни бесплодных объяснений с матерью — ничего из недетских своих испытаний и забот, о которых другие, например Алеша или Коля, понятия не имеют… Ему из-за этого, бывает, уроки делать некогда… Ясно?

— Вот тебе! — заключил он с торжеством, с выражением горделивого отчаяния. — Вот! Моя тайна или твоя… Сравнял! У тебя и беда — к счастью… А что ты думаешь? Что, я не понимаю, как это хорошо — укрыться с головой под одеяло и, пока засыпаешь, мечтать о том, как твоя девочка придет на наш праздник? Очень даже понимаю! А теперь ты возьми мое да сравни со своим, взвесь — надорвешься… Пошли! — неожиданно и резко крикнул он.

Алеша, подавленный, тягостно подыскивая какие-нибудь слова в утешение и не находя их, пошел за товарищем.

В переулке ватага малых беспечных ребят, которым и думать-то было еще не о чем, — счастливые! — поджидала грузовые машины и, ухватившись за буксирный крюк, бешено скользила на подошвах по снежному насту. По дворам, соединенным удобными для засад переходами, шла еще более оживленная игра — игра в войну. Бежали ребята, летели снежки, пар вился над головами.

Школьники молча добрались до ноздреватого, мокрого камня у «красного». Здесь Толя бросил: «Прощай!» — и скрылся.

Алеша, оставаясь на месте, машинально размахивал портфелем, описывал им эллипсы и дуги вокруг собственного тела. Невозможным казалось вот так просто, как ни в чем не бывало, пойти сейчас домой, но и последовать за Толей не имело никакого смысла. Чем тут поможешь? Что тут скажешь?

После, за уроками, Алеша то и дело ловил себя на том, что думает о приятеле. Приходили на ум всякие возможности. То Алешин отец, влиятельный мастер на крупнейшем в стране автомобильном заводе, устраивает Егорова «толкачом» — агентом для связи с заводами-смежниками — и зарплата у него стала на двести рублей больше, чем теперь, на Мясокомбинате; то сам Алеша придумывает новый рецепт консервирования мяса, гораздо более экономный, и дарит его Толиному отчиму, и вот уже этот человек не простой агент по снабжению, а мастер-новатор в цехе консервации; то сам Егоров, однажды просматривая таблицу выигрышей, нашел в ней и номер и серию своей облигации… Выигрыш — десять тысяч рублей… Кончено!.. Больше нет надобности таскать Толю с аккордеоном по всяким скверным местам. Отныне Толя, как все, может думать только о школе и об уроках…

И еще другие навертывались проекты, Много разных проектов…

Покончив в этот вечер с уроками, Алеша задумался: как же быть с Толей? В одиночку ничего не сделаешь, это ясно. А посоветоваться с кем-нибудь — значит открыть чужую тайну и пойти на предательство. В конце концов он пришел к выводу, что раз Коля теперь комсомолец, то ему можно все рассказать начистоту и Харламов обязан выручить товарища из беды. Коля выслушал с живейшим вниманием рассказ о взаимоотношениях между пасынком и отчимом. Не раз перебивая Алешу, он хвастал своей проницательностью:

— Значит, правда?.. Ага!.. Я же говорил… Я сразу понял… Видишь?.. Я говорил!..

А когда дошло до дела, Харламов с беспомощным видом развел руками, усмехнулся, сказал:

— При чем же тут комсомол? Что может тут комсомол?.. Тем более что Толька ведь никакой не комсомолец даже!

Тогда на другой день, в большую перемену, Алеша решил обратиться к Анисимову, секретарю комсомольского комитета. Сережа Анисимов завтракал, обеими руками сжимая большую булку, разрезанную вдоль и проложенную колбасой.

— Слушай, Анисимов… Мы, правда, не комсомольцы, но дело есть… Ничего, что мы не комсомольцы? Мы потом обязательно подадим заявления, а то пока у нас с отметками не очень…

— Кто это «мы»?

— Ну, я и еще один мой товарищ.

— А дело какое?