Жизнь впереди

Тут вскоре Александра Семеновна прошла по коридору на кухню в сопровождении одного из гостей, совсем еще молодого паренька в громко поскрипывающих сапогах. На обратном пути, на ходу вытирая мокрые бутылки тряпкой, гость этот увидел ребятишек за дверью и радостно закивал им. Он поспешно передал Александре Семеновне из рук в руки бутылки, а сам ступил за порог к мальчикам, плотно прикрыл за собой дверь.

— Алешка! Так ты, оказывается, дома? А я думал — гоняешь где-нибудь… Такая тишь — ни напильника, ни рубанка, ни дрели не слышно. Здорово! А это кто? Твои одноклассники? Ну, будем знакомы, — обратился он к двум остальным школьникам и назвался: — Рычков Миша.

Действительно ли он так обрадовался ребятам или благодушие, довольство минутой, а то и легкий хмель были тому виной, но смуглое, тщательно выбритое лицо его сияло. Улыбка светилась и на тугих его скулах, и на подбородке с ямочкой, и даже на высоком, чуточку влажном лбу с ниспадающей прядью черных волос.

— Мы тут слушали, слушали про ваши заводские дела… — сказал Толя, — хоть не понимаем ничего, а все слушаем.

— Что ж тут не понять!

Сквозь плотно закрытую дверь уже не разобрать было ни единого слова, только ровный гул доносился из соседней комнаты. Но Рычков, вытянув указательный палец к стене, секунду помедлил, сказал:

— Во!.. Колет и колет нам глаза Петр Степанович: у нас семьсот — восемьсот метров в минуту, а кое-где нынче режут металл уже со скоростью двух тысяч в минуту — сто двадцать километров в час!.. Так, во-первых, то ж мировой рекорд! Сколько их, таких резальщиков, на весь божий свет? Раз-два — и обчелся. А во-вторых, то принять во внимание, что у нас на круг, по всем станкам отделения, в среднем получается семьсот — восемьсот, а прежде ведь семьдесят — восемьдесят метров всего резали, и то считалось не в укор… Не-е-ет! — торжествующим тоном произнес он и, склонив набок голову, с улыбкой загляделся на свои часики с металлической чешуйчатой застежкой. — Нет, мы свое берем как следует… И дальше брать будем! Эх, ребятки! — Он торопливо посмотрел каждому в глаза, точно выбирая, с кем лучше поделиться радостью. Остановился на Коле, положил большую горячую ладонь ему на колено, сказал: — Жалко, не пустят вас на завод, поглядеть хоть… Запустишь станок на полторы-две тысячи оборотов, стружка идет сначала бледненькая, голубоватенькая — и вдруг начинает багроветь, горит, рдеет, ярится, все крепче, все крепче, понимаешь, наливается жаром и вот уже пышет, как огонь, как пламя… Красота! Черт! Как будто в самом себе чувствуешь тогда эту силищу, ни перед чем в мире не спасуешь… Ей-богу!

И опять этот девятнадцатилетний парень с крепкой, ощутимо выпирающей под синей рубашкой мускулатурой с детским простодушием залюбовался блеском хромированной стали на своих часиках.

— Ой! Ребята! Гляди! — удивился он. — Гляди! — Он прикрыл часы сложенной ковшиком ладонью и с гордостью показывал всем трем мальчикам поочередно, как в узенькой щели без света фосфоресцируют по кругу цифры. — А я и не знал… Вот это да! Отколол я себе подходящие часики, а?

— Цилиндрические? — равнодушно спросил Коля.

Рычков сначала медленно отстранился от него, пристально и молча всматривался ему в лицо, потом протяжно переспросил: «Ци-лин-дри-чес-кие?» — и вдруг, закинув голову, затрясся в беззвучном смехе; казалось, ему нестерпимо хочется и никак не удается чихнуть.

— Цилиндрические? А семнадцать камней не хочешь?

Коля тайком подмигнул обоим своим приятелям и с фальшивым смирением произнес:

— О!

— А ты думал!

— А ну, давайте, давайте… Покажите, какие там у вас камни!

— А уж известно, какие…

Рычков с величайшей охотой снял часы с руки, перочинным ножичком отколупнул заднюю крышку.

— Ну, где ж они? — спросил Коля.

— Раз ты знаток, ты и гляди… Я по часам не специалист.

— Гляди не гляди… нет никаких камней.

— Не может того быть… Должно, вот это они и есть… Вот, блестят. Видишь? И здесь, и тут, и тут…

— Вот это? Вот это, по-вашему, камни?

— А что же это, по-твоему?

— Вы у кого покупали? Вы, конечно, с рук купили? У случайного человека, на улице? Признавайтесь!

Алеша оставался нейтральным в зачинавшейся игре, а Толя сердился и исподтишка тянул приятеля за полу. Безуспешно! Слишком любил Коля Харламов всякие «розыгрыши», чтобы не воспользоваться случаем.

— Швейцарские бы, — продолжал он, — другое дело… Швейцарские хороши. Лонжин, например, или Мозер. Это действительно, ничего не скажешь, первоклассные механизмы… А это, у вас, — пренебрежительно махнул он рукой, — даже не разберешь, какая фирма. Как бы не штампованная американская дрянь… Ну кто же так легкомысленно покупает у первого встречного! Ай-яй-яй!.. И много отдали?

Рычков пытался что-то сказать, но Коля не хотел и слушать его, он пустился в свои обычные фантастические измышления и уже с гипнотизирующей быстротой и легкостью рассказывал всевозможные истории о доверчивых простаках и ловких жуликах…

— Да, но ведь я… я же не на улице! — наконец-то ввернул свое возражение Миша Рычков. — Я же в магазине покупал! Понятно?