Жизнь впереди

— Фу, ты… испугала! «Скорее»! — улыбнулся отец. — «Скорее»! А если на минутку позже, думаешь, он опять ниже тебя станет?

— Ну, скажи пожалуйста! И прическу, смотри, какую нагулял! Совсем взрослый за лето сделался.

— Больше уже не остригут, — самодовольно заметил Алеша. — Теперь уже не остригут насильно. Кончено!

После мытья в ванной ничего не оставалось делать Алеше такого, что было бы связано с его возвращением домой. Теперь только и надо было — начинать новую жизнь в городе, а для этого поскорее уединиться с отцом и поговорить начистоту.

Алеша позвал отца посидеть на балконе. Мать и бабушка были заняты мытьем посуды, потом им предстояло готовить постели, — значит, самое время для мужского разговора без помех.

— Посидим, сынок. Охотно посижу, — согласился отец, устраиваясь вместе с сыном на раскладных, обтянутых мешковиной стульях.

При свете полной луны с высоты седьмого этажа открывалась перед ними панорама города.

— Попало тебе нынче, Алешка? — засмеялся отец. — Для матери ты всегда ребенок, был и есть.

— Обидно, понимаешь… За каждым шагом следит. И главное — ничего скрыть от нее нельзя, все заметит… шрам какой-нибудь, пятно на штанах, все!

— Терпи, казак, — атаманом будешь.

— Терплю, но в атаманы мне интересно поскорее выйти… Вот об этом самом и хочу с тобой потолковать.

— Насчет чего, то есть?

— Ты с каких лет по-настоящему на ноги стал?

— Я-то? Наше время другое было.

— Ну, а наше время не хуже, а лучше вашего должно быть… Верно? Вот и надумал я… То есть я твердо решил: хватит! Последний год я в мальчишках бегаю… Ясно?

— Не совсем… Последний год, говоришь? А там?

— На завод. Получу аттестат за семь классов — и на завод!

Отец молча смотрел на сына, смотрел долго и внимательно, потом отвернулся, склонился к вьюнкам, оплетающим железные перильца балкона, легонько пощупал их лепестки, понюхал распустившиеся нежные настурции и цветы табака. Алеша полагал — отец размышляет, взвешивает новость — и терпеливо дожидался, что скажет он. Прошло в молчании немало минут. Но вот отец двумя пальцами медленно и важно огладил усы — знакомый жест! Сколько раз замечал Алеша: когда к отцу, старшему мастеру механического цеха, собирались товарищи с завода и у них выходил спор, отец, прежде чем высказать свое мнение, окончательное и непоколебимое, оглаживал усы вот такими точно движениями. Внимательно глядя вдаль, он наконец сказал:

— Звезды на земле!

— Что? — удивленно переспросил мальчик.

— Про кремлевские звезды говорю… Красота!

Оба в молчании любовались расписной, усыпанной огнями, былинной громадой Кремля.

Несметные крыши повсюду, лоснившиеся под луной, были подобны волнам вокруг мощного корабля.

Частый строй зубцов поверх стен и башни с пылающими звездами, как мачты с топовыми огнями, и в глубине, на холмах, дворцы со стрельчатыми окнами, и обширные шатры древних храмов с их куполами-шапками, и гордо вознесшаяся глава Ивана Великого, — весь старинный город на высоте, обнесенный крепкими, многовековыми кирпичными бортами, был в этот поздний час как гигантская ладья, плывущая по неоглядному океан-морю.

— Петя! — позвала из комнат мать. — Петя, где вы там?

— А мы тут еще на балкончике посидим, побеседуем… Ты там, Саша, ложись, коли устала, а мы с Алешей еще чуточку посидим.

И опять долго и напрасно дожидался Алеша.

— Ну, что же? — наконец не вытерпел он. — Скажешь ты мне что-нибудь или нет?

— Это насчет чего? Насчет ученья, что ли?

— Ну да!

— Я тебя за дурака не считаю, Алешка. Понятно?

Мальчик не сразу понял, что это значит. Совершенно непроизвольно вырвались у него жалкие бормотания, и он сам с досадой и отвращением улавливал в своем голосе позорные, мальчишечьи интонации, непоправимо губящие тот взрослый разговор, что вот-вот уже совсем налаживался:

— Да-а-а, как же… Не считаешь! Вижу я, как ты не считаешь!

— Нет, не хочу считать.

И вскоре улыбка, покровительственная и насмешливая улыбка, которая кладет непроходимую границу между возрастами, озарила отцовское лицо. Все было кончено.

— А ты думал, — продолжал отец, — завод вот так и раскроется перед тобой со всем почтением: «Ах, это вы, Алексей Петрович? Наконец-то! Пожалуйте, пожалуйте, дорогой! Давно ждем не дождемся, нам такие неучи, как вы, до зарезу и требуются».

— Рассказываешь!.. Там всякие требуются.

— О-о-о! Нет, извини, сынок, не всякие. Дурачков, например, нам не нужно. К дурачкам мы безо всякого внимания.

— Заладил: «Дурачок… дурачка… дурачку…» — неудержимо нес свое Алеша и ужасался тому вздору, который сам собою, слово за словом, срывался у него с языка. — Хоть и дурак, а захочу — и пойду… Небось найдется что-нибудь! Для кого я дурак, а для кого и нет. Я работать выучусь не хуже всякого.

— А вот это — да! Это без сомнения! Вот и учись, а не блажи!

— Сам говорил — у меня золотые руки, — а как до дела доходит…