Жизнь - вечная. Рассказы о святых и верующих

— Если графоманка, то уйдет обязательно, — согласилась Ирина Васильевна. — Это вообще тяжкий труд — писать. Писатель не должен разменивать свой талант на голое политическое противостояние. Чехов уверял, что может написать рассказ о чем угодно — о чернильнице, на которую упал взгляд… И люди будут замирать от восхищения! Писатель вообще должен сеять только разумное, доброе, вечное…

— Я никогда не думала…

— Подумай, Натуля! — перебила Ирина Васильевна. — Всегда думай, о чем пишешь. Кто соблазнит одного из малых сих, тому лучше и не родиться. К писателю это тоже относится…

Ася позвала нас на кухню попить чайку с дефицитными «Раковыми шейками». Градус разговора сразу снизился.

Мне трудно было возражать Ирине Васильевне. Я даже не всех перечисленных ею писателей читала, о трагической судьбе некоторых понятия не имела. «Мастера и Марагариту» прочла в Самиздате. Пародия на советскую действительность — гениальная, но про Иешуа Га-Ноцри не очень поняла… Как шептались, Булгаков вывел под этим именем самого Иисуса Христа. Я задумалась о том, что невозможно изобразить Бога, как Михаил Афанасьевич не побоялся?.. По существу же добавить ничего не могла: Новый Завет тайком я прочла лишь раз. Мне очень хотелось поговорить на эту тему с Ириной Васильевной, но даже не знала, как и какой задать вопрос. Неудивительно: наша встреча с ней произошла за несколько лет до того, как возвратились к читателю и увидели свет «Котлован» и «Чевенгур», «Реквием» Ахматовой, «Доктор Живаго» Пастернака и многое еще из запрещенной десятилетия литературы. Еще даже не начинали массово печатать литературу религиозную.

Множество вопросов роились в голове.

— Если бы вы, Ирина Васильевна, были нашим мастером на сценарном… — вздохнула я с сожалением. — Как было бы здорово! Как все у нас ожило бы!

— Что ты, Натуля! — воскликнула Ася. — Мама не выездная. Ее из университета попросили, когда узнали, что она дочь репрессированных.

Впервые я увидела «дочь репрессированных». Вот, оказывается, кого репрессировали — «ум, честь и совесть нашей эпохи». Я даже дар речи потеряла.

— Ненавижу, — с нажимом произнесла я.

Ирина Васильевна в недоумении переглянулась с Асей и осторожно спросила:

— Ты… про меня?

— Про Капу, начальницу нашей сценарной мастерской. Сама ни одного сценария не написала, а учит… Только и может политинформации в мозг вдалбливать…

— Нет, Натуля, ненависть — дело злое, не опускайся до этого. Жалеть надо. Она и так прославилась. Галич какую бесславную рифму на нее накатал!

Ирина Васильевна с Асей поднялись со стульев, встали в позу и как заправские артистки весело пропели всю песню, посвященную гражданке Парамоновой:

В общем, ладно, прихожу на собрание,

А дело было, как сейчас помню, первого,

Я, конечно, бюллетень взял заранее

И бумажку из диспансера нервного.

А Парамонова, гляжу, в новом шарфике,

А как увидела меня, вся стала красная,

У них первый был вопрос — свободу Африке! —

А потом уж про меня — в части «разное».

— Неужели это правда про нее? — вздохнула я. — Как у такой можно учиться, чему? Что я делаю в этом ВГИКе? Только время теряю!

— Натуля, да Бог с тобой! — воскликнула Ирина Васильевна и снова спела дуэтом с дочерью.

Ничто на Земле не проходит бесследно.

И юность ушедшая все же бессмертна.

Как молоды мы были,

Как молоды мы были,

Как искренне любили,

Как верили в себя!

Потом мы выпили по рюмочке, и мое настроение вроде выровнялось.

— Ты не переживай! — похлопала по моему плечу Ирина Васильевна. — Папа Римский сказал, что советские фильмы хороши тем, что: а) не несут никакой революционной идеи и б) почти все добрые. Вот, давай в этом же духе!

— Про папу-то откуда знаете?

— «Узнаю я их по голосам, звонких повелителей мгновенья», — пропела Ася.

— Голос Америки, что ли? — спросила я.

— А как же, — улыбнулась Ирина Васильевна. — Я учила историю. Она повторяется. Или лучше так: ничего нет нового под луной. Вам повезло жить в культурной столице нашей необъятной родины. А нам, знаете ли, на краю земли культурные новости самим добывать приходится. И вот что… Пока еще наши фильмы добрые, но скоро лавочка прикроется. Будет «Все на продажу!», как подметил великий Анджей Вайда. И любой бездарь сможет оправдаться: я так вижу, я так понимаю…

— Не будет у нас такого никогда! — возразила я.

— Все проходит, и это тоже пройдет, — улыбнулась Ирина Васильевна.