Жизнь в зеленом цвете - 7

- Это вряд ли… они ведь понимают, что кроме тебя - некому. Никто больше не может быть командиром… если кто-нибудь обнаглеет настолько, чтобы предложить заменить тебя собой, Эй-Пи в полном составе удушит его подушкой.

- Не знаю, не знаю… - Гарри направил палочку на ожог. - Curo. Надо искать хоркруксы, а я не имею представления, под какой куст Вольдеморт мог их заховать. А тут такой удар в спину, блин…

Джордж мягко поцеловал Гарри в губы.

- Хоркруксы найдутся, никуда не денутся.

- Это я никуда не денусь - буду их искать, - поправил Гарри.

- Не будь вредным, - Фред дотронулся губами до запястья Гарри, там, где под кожей проступали нежные голубоватые линии.

- А Эй-Пи правда так… горой за меня встала? - спросил Гарри, помолчав.

- А ты сомневался?

Гарри неловко пожал плечами.

- Мне иногда кажется, что ещё немного - и всё кончится… я имею в виду - всё хорошее. Эй-Пи отвернётся, вы двое погибнете, Кевин вляпается во что-нибудь непоправимое, Вольдеморт меня прикончит…

- Не настраивай себя на плохое, - Фред рассеянно скользил кончиками пальцев по внутренней стороне предплечья Гарри; лёгкие касания тёплой пушистой волной расходились по телу. Прикрыв глаза, Гарри мог различить, что эта волна - золотистого цвета. - Думай о хорошем - и случится хорошее.

- Спасибо, - по голосу Гарри различил, что Джордж улыбается. Удивлённо спросил:

- За что спасибо-то?

- За то, что Эй-Пи можешь заподозрить в предательстве, а нас - ни при каких обстоятельствах.

- Ну, вы же не часть Эй-Пи. Вы - часть меня.

* * *

Иногда он ощущает одиночество. Не то, чтобы он скучал в своём обществе или, к примеру, страдал от недостатка внимания окружающих. Но его одиночество - это совершенно особенное одиночество. В маггловских книгах, которые он читает летом в приютской библиотеке, говорится об удушающем отчаянии, о нужде в других людях, о вязкой пустоте, о стеклянных стенах, о подавляющем ничто; но это всё оттого, что герои тех книг - слабовольные ничтожества. Они не могут ничего сделать без одобрения других или странного чувства под названием «совесть»; они вечно хотят любви и внимания, участия и понимания, они жертвуют своей жизнью за других - вот уж дикость-то! Жизнь даётся не для того, чтобы вот так вот бездарно потерять её. Напротив, её следует длить столько, сколько получится, но это отдельная захватывающая тема…

Он - не такой. Его одиночество не похоже на слюнявые многостраничные страдания книжных героев, у которых есть всё, чего нет и никогда не было у него самого. Его одиночество - это маленький зверёк, гладкий, как змея, юркий и доверчивый со змееустом. Оно приходит по вечерам, когда он сидит над книгами или сосредоточенно чертит на пергаменте схемы с именами слизеринцев: кого, как, когда и зачем заинтересовать. Кому незаметно польстить, кому небрежно помочь, кому поубавить спеси меткой фразой и спокойной демонстрацией силы. В такие минуты одиночество сворачивается у него на груди холодным клубком, почти таким же холодным, как стены слизеринских подземелий. Оно мурлычет - неслышно, так, что об этом знает только он. Это мурлыканье - звук, с которым схватывается льдом вода, с которым души выбиваются из тел жёстким пинком Авады Кедавры, с которым останавливается изношенное стариковское сердце, с которым скала тысячу лет превращается в песок. Он никому не говорит, конечно же, но иногда ему страшно. Это единственное, чего он боится - смерть. Но как поменять одно одиночество на другое, он не знает; наверное, это вовсе никак нельзя сделать. Если бы одиночество не мурлыкало, было бы совсем замечательно. Но часто он застывает, не донеся кончика пера до пергамента, и слушает этот звук. Тихий, мирный… такой естественный.

Такой пугающий.

Он всё чаще старается не оставаться один, чтобы не было холодного клубка смертельного одиночества; ему не нужны другие люди, он всю жизнь был один, но такое одиночество пришло к нему только после того, как однажды, уже в Хогвартсе, он поклялся себе, что никогда не умрёт. Одиночество было напоминанием о смерти; у римских императоров были рабы, которые не занимались ничем, кроме как тем, что произносили в разгар пиров: «Помни о смерти!». Он считает, что это очень нерациональное расходование рабов. С памятью и смертью император разберётся сам, а вот рабы должны заниматься чёрной работой. Для того они и предназначены судьбой, не так ли?

Он превосходит благородством происхождения любых маггловских императоров. Его предок - сам Салазар Слизерин, основатель Дома Змеи, великий тёмный маг, не подозревавший, что когда-нибудь его потомки превратятся в такие ничтожества, как семья Гонтов. И уж тем более он не мог знать, что к его крови примешается маггловская… кровь Риддлов, считавших себя точкой отсчёта не хуже гринвичской обсерватории и оказавшихся совершенно беспомощными перед ним и его яростью.