Жизнь-в-сновидении

-- Полный идиотизм размышлять по этому поводу в терминах справедливости и несправедливости, -- сказала Зулейка. -- В магическом мире есть только энергия. Разве каждый из нас не учил тебя этому?

-- Меня очень многому учили, -- мрачно признала я. И через несколько минут, надувшись, пробормотала:

-- Но сейчас все это ничего не стоит.

-- Все, чему мы тебя учили, именно сейчас является самым важным, -- возразила она. -- Разве ты не знаешь того, что в мрачные минуты воины объединяют свою энергию, чтобы сохранить ее. Воины не поддаются отчаянию.

-- Но что из того, что я выучила или испытала, может смягчить мою печаль и отчаяние? -- тихо проговорила я. -- Я даже пыталась напевать духовные гимны, которым выучилась от моей няни. Флоринда смеялась надо мной. Она решила, что я полная дура.

-- Флоринда права, -- произнесла Зулейка. -- В нашем магическом мире нечего делать с мольбами и заклинаниями, с ритуалами и причудливым поведением. Наш чудесный мир, который есть сон, существует благодаря сконцентрированному намерению всех тех, кто живет в нем. Он целостен во всякий момент благодаря упорной воле магов. Точно так же повседневный мир держится на упорном желании всех и каждого.

Внезапно она остановилась и, казалось, загнала себя в угол мыслью, которую ей не хотелось высказывать. Потом, улыбнувшись и сделав смешной беспомощный жест, она добавила: -- Сновидеть наш сон -- это значит быть мертвым.

Ты имеешь в виду, что я должна умереть прямо здесь и сейчас? -- произнесла я голосом, который становился похожим на хрип. -- Ты знаешь, что я готова к этому в любой момент.

Лицо Зулейки ожило, она улыбнулась, как будто я сказала ей самую лучшую из шуток. Видя, что я настолько серьезна, насколько это возможно, она поспешила объясниться: -- Нет, нет. Умереть -- значит отказаться от своих привязанностей, отпустить все, что у тебя есть, все, чем ты являешься.

-- Но в этом нет ничего нового, -- сказала я. -- Я сделала это тогда, когда вступила в твой мир.

-- Очевидно, ты этого не сделала. Иначе ты бы не оказалась в таком положении. Если бы ты умерла так, как этого требуют маги, ты бы не ощущала сейчас боль.

-- А что бы тогда я ощущала?

-- Долг! Цель!

-- Моя боль лишает меня возможности воспринимать цель, -закричала я. -- Это отдельно. Независимо. Я жива и чувствую печаль и любовь. Как я могу избежать этого?

-- Ты не пытаешься избежать, -- объяснила Зулейка, -- но нужно просто преодолеть это. Если у воина ничего нет, он ничего не чувствует.

-- Что же это за пустой мир? -- вызывающе спросила я.

-- Пуст именно мир индульгирования, потому что индульгирование исключает все, кроме индульгирования. -- Она внимательно и нетерпеливо смотрела на меня, как будто ждала, чтобы я согласилась с ее утверждением. -- Да, это односторонний мир. Скучный и повторяющийся. Для мага противоядием к индульгированию является действие. И он не только так думает, но и делает это.

Как будто холодный осколок вырвался из моей спины. Я снова и снова смотрела на великолепный диск Луны, сияющий сквозь окно. -- Я действительно не понимаю, о чем ты говоришь, Зулейка.

-- Ты очень хорошо меня понимаешь, -- напомнила она. -Твой сон начался, когда ты встретила меня. Сейчас самое время для другого сна. Но сейчас сон мертв. Твоей ошибкой было сновидеть, оставаясь живой.

-- Что ты имеешь в виду? -- беспокойно спросила я. -- Не мучай меня загадками. Ты сама говорила мне, что только мужчины валяют дурака с загадками. Ты то же самое делаешь со мной сейчас.

Смех Зулейки эхом разносился от стены к стене. Он был похож на шелест листьев, гонимых ветром. -- Сновидеть, оставаясь живой, -- значит иметь надежду. Это означает, что ты цепляешься за свой сон, как за жизнь. Сновидеть, будучи мертвым, означает сновидение без надежды. Тогда сновидишь без привязанности к своим снам.

Я лишь кивала, с недоверием относясь к тому, что могу наговорить в ответ.

Флоринда говорила мне, что свобода -- это полное отсутствие забот о чем бы то ни было, отсутствие стремлений, даже когда заключенный в нас объем энергии освобожден. Она говорила, что эта энергия освобождается, только если мы исключим все возвышающие концепции, которые у нас есть о себе, о нашей важности, важности, которую, как мы чувствуем, нельзя ни вышучивать, ни нарушать.

Голос Зулейки был ясным, но казалось, приходил издалека, когда она добавила:

-- Цена свободы очень высока. Свобода может быть достигнута лишь сновидением без надежды, желанием отказаться от всего, даже от сновидения.

-- Для некоторых из нас сновидение без надежды, борьба без видимой цели -- это единственный путь быть подхваченными птицей свободы.