"Жизнь, ты с целью мне дана!" (Пирогов) (очерк)

Такие же приемные дни Пирогов установил и во времена киевского попечительства. У писателя Куприна есть рассказ "Чудесный доктор": речь в нем о том, как Пирогов спас семью бедняка-чиновника от болезней, голода и нищеты, помог ей "выбиться". Рассказ не из лучших купринских: мы как-то не очень верим в счастливые концы, которые становятся счастливыми оттого, что, подобно "богу из машины" в древних трагедиях, вдруг появляется великий человек — он все может и все устраивает по добру и справедливости. Но Куприн, проницательный репортер, автор "Киевских типов", предпослал рассказу подзаголовок "Истинное происшествие": в купринские времена люди, спасенные Пироговым, еще ходили по улицам Одессы и Киева.

Итак: Дерпт, Берлин, Париж, Петербург, Севастополь, Одесса, Киев — и прилепившееся почти на окраине Винницы малороссийское сельцо Вишня, шестнадцать десятин. В Вишне Пирогов продолжал свои врачебные труды. И не просто продолжал: здесь, на шестнадцати десятинах, человек, открывший для мировой хирургии новые пути, подводил итоги.

Итоги подводят по-разному: вспоминают прошлое, предсказывают будущее, укладывают свой опыт в советы и афоризмы, нумеруют и подшивают листы, составляют описи, подсчитывают приход-расход. Пирогов подводил итоги у операционного стола.

Из разных городов России спешат люди в не помеченное на географических картах сельцо, чтобы лечь под нож Пирогова. Захоти Пирогов и впрямь совсем уйти из медицины, его бы не выпустили: нельзя жить в одно время с Пироговым и позволить ему не быть хирургом. Да и Пирогов может ли хоть на день забыть, утерять, заглушить в себе тот — давний и на всю жизнь — внутренний голос, который некогда ему, мальчику, в чуткие его уши, постоянно заполненные гулом вселенной, выговорил: "Хирургия!"

Из заметок Пирогова: "Самые счастливые результаты я получил из практики моей в деревне".

Только за первые полтора годэ двести серьезных операций — и ни одного случая рожи или гнойного заражения.

Больные лежат после операции в углах и сенцах крестьянских хат, на жестких лавках; Пирогов учит их самостоятельно ухаживать за своими ранами. И что же: раны, которые при самом тщательном уходе неизбежно завершались осложнениями, здесь, в Вишне, заживают сами собой.

Счастливая Вишня!

Пирогов объяснял добрые результаты тем, что "оперированные в деревне не лежали в одном и том же пространстве, а каждый отдельно": у крестьян Пирогов расселял больных порознь.

Пирогов не произносит еще слова "микроб", но говорит о "множестве органических зародышей, которые содержатся в окружающем нас воздухе". Пироговская. хирургия еще в петербургские времена познала на горьких уроках необходимость чистоты при операциях, важность обособления больных с грязными ранами; в Вишне она обогатилась представлениями о целительности здорового, незаряженного воздуха.

Итоги хирургической работы в деревне настолько поразительны, настолько необычны для того времени, что Пирогов и сам удивленно разводит руками: "Результаты практики двух различных хирургов — искусного и плохого — не могут быть различнее тех, которые я получил в моей военно-госпитальной практике и в деревне".

Пирогов все свое творчество, все труды свои словно на два этапа разделяет: в одном — и Дерпт, и Петербург, и Севастополь, в другом — только Вишня.

Вишня — это и Дерпт, и Петербург, и Севастополь, но без гангрены, без гнойного заражения, без гнилокровия. Вишня — это великое искусство хирурга, не омрачаемое и не убиваемое "хирургическими казнями".

Известный хирург, профессор Оппель высказал мысль вроде бы парадоксальную, но он тоже, как и Пирогов, остро чувствовал разницу формы и сути: уход Пирогова из профессуры, писал Оппель, оказался выгодным для хирургии, потому что закончился деревенской практикой.

У науки своя география. В истории хирургии Вишня поставлена трудами Пирогова в один ряд с Дерптом, Петербургом, Севастополем.

Утверждение бытия

Борода белая, знакомые давно числят его стариком, деревенские детишки, встречаясь, приветствуют: "Здравствуй, дедушка!", а он не желает верить зеркалу, этой всклокоченной седой бороде, седым вискам, будто потревоженным ветром, он верит стремительным порывам души, гулкому биению сердца, будоражащему его шуму в ушах, внимающих, как порой казалось ему, движение звезд.

Пирогову шестьдесят — он отправляется на войну.

Из неведомого прежде сельца Вишня, прославленного теперь его трудами, ставшего пироговской Вишней, от белых мазанок, где размещает он больных, от набитой страждущими аптеки, стоящей налево у въезда в усадьбу, от своего сада, где что ни год заметно раздаются стволы лип, тяжелеют ветки посаженных им елей, он спешит бог весть куда, на театр франко-прусской войны: в сентябре 1870 года Российское общество попечения о больных и раненых воинах, позже переименованное в Общество Красного Креста, просит его осмотреть в целях изучения опыта военно-санитарные учреждения противоборствующих стран.