Жизнь советской девушки

Своё недолгое пребывание в бойцах пожарной охраны Театрального музея я вспоминаю с некоторым ужасом. Дежурить надо было через день – ночью! Проверив "контрольки" (специальные бумажки с печатью) на дверях и форточках, можно было укрыться в подсобке и хладнокровно пить чай и читать книги. Это если у вас крепкие нервы. А если вы мечтательная психованная девица, то ночь в музее с его шорохами и скрипами вряд ли для вас. Я совершенно извелась музейными ночами. Там постоянно кто-то ходил и вздыхал!

Лики великих на портретах словно оживали. Бюсты откровенно шевелили губами. Шаляпина вообще приходилось прикрывать картонным колпаком – он явно норовил спеть… Я не спала ни минуты и, как Хома Брут, ждала "крика петуха" – в его роли фигурировал замечательный театровед Борис Т., служивший, по превратностям характера, начальником пожарной охраны. Он, вечно бледный и хмурый, приходил утром освобождать меня из плена.

Мне восемнадцать лет, я никто и ничто, и ум мой взбудоражен искусством без всякого выхода – из-под моего пера вырываются разве горячечные девические стишата. Я живу с родителями, общаюсь с друзьями, я никогда не была так безнадёжно и отчаянно одна. Ах, никакой я не "боец"! Я просто девчонка, ничего ещё не знающая о женской жизни, вчерашняя школьница, забывающаяся сладкими снами в театральных залах, плохо одетая, кое-как постриженная, сгрызающая ногти до мяса, проглатывающая по сто страниц в час неизвестно зачем.

Ненамного я прирастила свой рабочий стаж Театральным музеем. Я просто начала паниковать, оставаясь одна среди его экспонатов. (Я и сейчас не в силах туда зайти!) Нужна была другая работа – тоже оставляющая мне свободное время, но не треплющая столько нервов.

Какая-нибудь непыльная работёнка, которую всегда ищут девушки в отсутствии любви и учёбы, – лаборант, курьер, экспедитор, диспетчер. В солидном, ничего не производящем учреждении… Пойти работать "в Сферу" официанткой или судомойкой никому в голову не приходит – до "русской Америки" нам ещё плыть и плыть.

Это всё не главная, не настоящая жизнь, но лишь подготовка к ней, пересадочная станция, зал ожидания. Никакого ощущения чрезвычайной ценности своего молодого времени. Никакого ликования – ах, ещё волосы густые, зубы все целы, надо бы "гулять, пока мы юны…". Я совершенно не собираюсь "гулять" и даже на танцах была один раз в жизни – в пионерском лагере "Чайка", где продержалась одну смену (тем летом бабушка болела, дачу не снимали). В конце смены я сбежала в город самоволкой, вдобавок проштрафившись – написала в письме на месте обратного адреса: "концлагерь "Чайка"…

Пожалуй, страсть к искусству и свободолюбие – единственно внятные и определённые черты моего характера, всё остальное – смута и томление. Дурацкая юность! Как печально заметила моя мама, "очень жаль, что главный выбор своей жизни – выбор профессии и выбор спутника жизни – человек должен делать в молодости, когда он ни черта не соображает…".

Глава семнадцатая Пыльная работёнка

Работу в Историческом архиве нарыл мой бодрый умом папа. Он тоже был поклонник прекрасной ясности, что привело его к увлечению поэтами XVIII века. Особенно папа полюбил Сумарокова, оболганного и обруганного советским (а потом выяснится, что другого не будет) литературоведением. Папа сочинял песни на его стихи, и выяснилось, что Сумароков настоящий и дико трогательный поэт. Помню чудесную девичью песню Сумарокова:

Сем-ка[1] сплету себе венок
Я из лазоревых цветов,
Брошу на чистый я поток,
Сведать мой миленький каков!
Тужит ли он в той стороне,
Часто ли мыслит обо мне…

Полюбил папа и Тредиаковского – помню песню о России на стихи Василь Кирилыча, со словами:

Виват, Россия!
Виват, благая!
Виват, надежда!
Виват, драгая!

Папа пел эти звонкие слова так тихо, грустно, с такой интонацией нежной и безысходной печали, что становилось понятно – какая судьба случилась у этой благой надежды…

Так вот, папа попросту взял список культурных учреждений Ленинграда и стал их обзванивать – нет ли вакансий. Этот поразительный и неизвестно откуда взявшийся "американизм" в некоторой степени передался и мне. В 1984 году, посмотрев фильм "Остановился поезд", я написала рецензию и простодушно понесла её в газету "Смена". "Смена" передала текст в газету "Ленинградский рабочий", и так началась моя карьера газетного критика. То есть, конечно, Татьяна Отюгова ("Смена") передала статью Александре Андреевой ("Ленинградский рабочий"), но передала именно текст, а не меня, ей неизвестную и в родстве не состоящую.