Жизнь Шаляпина. Триумф

Потрясенный и расстроенный происшедшим, ушел я к себе в уборную. Тотчас же вслед пришли несколько хористов, которых особенно тепло совсем недавно угощал обедом в ресторане, и попросили меня зайти к ним в уборную. Естественно, я догадывался, что они хотят мне рассказать о причинах случившегося. Как только я вошел, они запели мне «глубокие благодарности» с «многолетием», даже качали меня, а потом объяснили свой поступок: «Только вы, Федор Иванович, да царь можете спасти нас от тяжких притеснений дирекции». Но мне нужно было заканчивать спектакль, не до объяснений. И без того я вышел из образа, нарушил свое настроение игровое, попросил Теляковского прийти ко мне, и, когда он пришел, тоже рассерженный и подавленный случившимся, я заявил ему, что глубоко возмущен появлением хора в действии, где этот хор, по пьесе, не принимает участия, и что меня должны были предупредить, а не устраивать мне таких сюрпризов… Как мне прикажете сейчас продолжать такой спектакль? Но Теляковский, взволнованный и сконфуженный, ответил, что и он об этом ничего, в сущности, не знал, что для него это было таким же сюрпризом, как и для меня, и что он сам еще не знает, как к этому отнесутся вышестоящие власти. А через день при прощании он уже полнее объяснил мне все эти действия хора. Оказалось, что царь ни о чем не догадался, никто петицию ему не смог вручить, Теляковский тоже ему ни о чем не рассказал, напротив, царь принял все за чистую монету и дал указание официально оповестить о монархической манифестации благодарного императорского театра, просил поблагодарить хор за верноподданничество и прочая и прочая, как говорится. Теляковский тоже не захотел разыгрывать рыжего в цирке, который помогает закатывать ковер. Он пошел посоветоваться с министром, который тут же согласился, что делать вид ничего не понимающего глупо и наивно, но все-таки посоветовал: «Вы сами уж придумайте, как из этого глупого положения наименее глупым и легальным образом выйти». Теляковский передал слова государя через Тартакова, выразив при этом удивление, почему хор пел гимн на коленях и без оркестра. Государь очень высоко оценил спектакль, сказал, что давно не видал столь выдающегося исполнения, спросил Теляковского, благодарил ли он хор от имени государя. На этом бы все и закончилось, но министерство внутренних дел решило воспользоваться случаем и раздуло этот эпизод как верноподданническую демонстрацию благодарного народа своему государю императору. Газеты подхватили, еще больше раздули… Уже получалось, что хор и оркестр Мариинского театра во главе с Шаляпиным устроили величественную манифестацию, на коленях воспевая гимн. Некоторые газеты, живущие сенсациями, выпустили рисунки, где я, сложа на груди руки, впереди хора ревностно разеваю пасть, провозглашая «Боже, царя храни»… Тут уж и пошло! Кто во что горазд! Стали печатать какие-то, будто мною говоренные интервью и разговоры. В разговорах этих я яростно заявляю, что я, мол, мужик и не могу равнодушно видеть своего царя, прямо как только увижу его хоть издали, так и грохаюсь прямо на карачки… Представляете, до чего договорились… Серов, во всяком случае, поверил, совершенно убежден, что я готов «карачками» и закончить свою жизнь. Амфитеатров написал подлое письмо, я даже хотел ответить ему, но, когда узнал, что мой «друг» разослал письмо, адресованное мне, по редакциям, мне стало противно. Ему представилось, что я вообще раболепно целую руку палача, убийцы 9 Января, который с ног до головы в крови народной. «Ты последовательно делаешь все то, чтобы тебя перестали уважать. Не доводи же себя по крайней мере до того, чтоб стали над тобой с презреньем издеваться. Прощай, будь счастлив… если можешь» – вот ведь как дело закрутили эти писаки, бывшие мои друзья, а в сущности, прилипалы, ничего собой не представляющие…

– Но послушай, Федор, – вступился Горький за «писак-прилипал», – Амфитеатров и Дорошевич просто поверили официальным сообщениям об этой пресловутой патриотической манифестации.

– А расспросить? Подробнее узнать о спектакле, если уж сами не были, они что, не могли? Все стараются загрязнить мое имя! А все потому, что я получаю большие деньги, покупаю дома, имение, играю и проигрываю в Монте-Карло. А кто-нибудь знает, как они достаются, эти большие деньги? Каким трудом? Я чуть до самоубийства не дошел, читая в отчаянии то, что писали обо мне. Долго я молчал, глубоко переживая неожиданно свалившееся на меня горе. Но все же надеялся, что все сойдет, как уже не раз бывало. А тут все просто особачились. Как-то в Ницце столкнулся я с русскими молодцами, которые тут же на вокзале устроили мне обструкцию. Они сели в тот же поезд, скандалили, я их успокаивал, но все же они затеяли драку, но просчитались… Я их успокоил, надеюсь, надолго, особенно одному хорошо досталось, будет помнить, как нарушать мое спокойствие. – В голосе Шаляпина послышалось что-то древнее, разбойное, удалое.