«Массне знал успех и ледяное молчание зала, – размышлял Шаляпин, гуляя по набережным Монте-Карло. – Чайковский, проиграв оперу «Король Лахорский», подумал, вот бы ему такую оперу написать! Он признавался друзьям, что он совершенно влюбился в оперу Массне. И многое отдал бы, если б ему удалось написать «Орлеанскую Деву» не хуже этой оперы. И дело не в том, что Массне хвалили за эту оперу, есть и те, кто упрекал его за то, что он порой звуковые эффекты принимал за эффекты драматические, порой темпераментность его была лишена органической силы. Многие критики признавали, что талант его оживал только тогда, когда в основе его сочинений была любовная лирика. Музыка Массне пленила Чайковского необычайной прелестью фактуры, простотой и в то же время свежестью стиля и мыслей, богатством мелодий и особенно изяществом гармонии. Вот критики говорят, что он эклектик, такой же, как Гуно, но зато он никому не подражает, Стасов, Цезарь Кюи то хвалили, то ругали Массне… А кого из талантливых, прокладывающих новые пути-дороги не ругали? Наши грамотеи вроде Цезаря Кюи, выделяя Сен-Санса и Массне за то, что они чужды оффенбаховской пошлости, его грубого, площадного, часто грязного смеха, за то, что они чужды слащавой приторности и избитых гармонизаций Гуно, хвалили их за то, что их музыкальные идейки мелки, но обработаны они старательно… Странно все это читать о маститых композиторах, составляющих славу и гордость теперешней Франции… И лишь некоторые из самых дальновидных его современников, как Гуно, увидели в нем избранника, которого небо отметило своим знаком, как своего ребенка, советует ему приготовиться к роли мученика, но вместе с этим смело развернуть крылья и без боязни довериться возвышенным сферам, где земной свинец не достигает птицу неба… В Массне отмечали тусклость колорита, вялость печали, а он повлиял на Бизе, написавшего ораторию «Святая Женевьева – покровительница Парижа»… В «Иродиаде» он показал Иоанна Крестителя, этого сурового и непримиримого пророка, по выражению критиков того времени, воздыхателем из комической оперы, дал ему в любовницы Саломею, которая попросила в награду за танцы голову своего возлюбленного Иоанна Крестителя. Словом, и здесь Массне со своим либреттистом перешел границы свободы, дозволенной художнику при обращении с правдой истории… Саломея, по мановению авторов «Иродиады», превратилась из бесстыдной куртизанки в мистическую Магдалину… Не случайно Верди, отметив хорошую технику и сценическую роскошь оперы, тут же удивился, что святой Джиованни занимается любовью с Саломеей… Что ж после этого удивляться странностям либретто «Дон Кихота»… Но самое удивительное – «Иродиада» имела огромный успех. Может, потому, что после первой же постановки оперы на сцене в Брюсселе от кардинала Каверо последовало так называемое малое отлучение от Церкви Массне и Милье, автора либретто. Всякий запрет способствует успеху того дела, которое запрещают… Не раз в критике говорилось, что Массне – лирик, а все время пытался писать на темы исторических трагедий. Там, где он поет о счастье, о любви, ее печалях, он на высоте, тут появляются затаенные, тихие и тишайшие эмоции. Ласка, нежность, зыбкость всех этих чувств – вот где Массне велик… И подлинный успех пришел к нему тогда, когда в центре оперы поставил любовную историю кавалера де Гриё и Манон Леско. Повесть Антуана Прево, ее очаровательные образы любви больше всего подходили таланту Массне. Балет Галеви и опера Обера на эту же тему оказались неудачными. Естественно, и здесь сюжет был изменен, многое за эти полтора века ушло в небытие: в XVIII веке не считалось зазорным обманывать в карты и убивать своих соперников. Манон называли удивительным сфинксом, так и возник образ новой Манон, способной искренне полюбить, но она может и изменить ради жизненного успеха… И в «Манон» все оказалось переделанным в угоду требованиям современности… Массне прожил целое лето в Гааге, в той самой комнате, где некогда жил аббат Прево, и все потому, что, прежде чем писать ту или иную оперу, он должен представить себе своих героев. И Манон долго не получалась у него, пока он не представил себе наружность прелестной девушки, продавщицы цветов в Париже, он никогда не говорил с ней, но ее наружность просто преследовала его, он неустанно думал о ней, это была поистине Манон. Он видел ее во время работы над оперой.