Жизнь Шаляпина. Триумф

«Нет, Дягилев совершенно не похож на Мамонтова, может, только предпринимательской жилкой да умением обольщать нужных людей. А внешне вроде схожего гораздо больше: оба учились пению, мечтали об оперной карьере, увлеченные, страстные, умные… Но в Мамонтове чувствовалась живая душа, он по-настоящему был влюблен в искусство, сам мог многое сделать и подсказать… Как художник он опережал свое время, а Дягилев чутко улавливает лишь то, что нужно потребителям искусства… Но, может, я просто плохо еще знаю Дягилева? Говорят, что в этом неугомонном дерзателе органично сочетаются черты Дон Кихота с бескорыстием крупных русских меценатов прошедшего века и с деловитостью дельцов американской складки, о которых так здорово написал Горький… Странное сочетание: бескорыстие и американская хватка… Уж не в этом ли особенность русского характера? Надо поговорить об этом с Алексой… Говорили и о том, что Дегилев чувствует в себе непреодолимое тяготение к последнему слову, готов растоптать всех, кто перечит ему, не остановится и перед полным разрывом с другом, если почувствует разногласия с ним. Объясняли эту страсть тем, что он, приехав из провинции и почувствовав свою отсталость от своих столичных сверстников, решил во что бы то ни стало догнать и перегнать их в культурном развитии. И стремление быть впереди стало чертой его характера и всей его деятельности. Плохо это или хорошо? Не ударить в грязь лицом – это чисто русское свойство порой принимало у него болезненный характер. Отсюда споры, раздоры, вражда с теми, с кем еще недавно дружил и обнимался. Этого не могло быть у Мамонтова, которому не нужно было доказывать, что он вождь, лидер, хозяин положения. Дягилеву нужны были отвага, дерзость, граничащая порой с грубостью и нахальством, чтобы сделать что-то новое и необычное, а Мамонтову то же новое и необычное давалось легко, как по мановению волшебной палочки, просто природа одарила его всем – умом, талантом, богатством – для того, чтобы он осуществил свое предназначение и сошел со сцены, когда появились такие, как Дягилев… Говорят и о том, что он бывает крутоват, неприятен, кто имел с ним дело, но что из этого следует… Я тоже бываю крутоват, даже срываюсь на грубость, могу и врезать по морде, если меня выведут из себя, виноват, конечно, каюсь потом, но почему возникают такие положения, мало кто знает… Крутоват только с теми, кто плохо исполняет свои обязанности. Опера – дело коллективное, успех ее зависит от каждого, даже от статиста, безмолвного и неподвижного. Так что и Дягилева нужно принимать таким, каков он есть, раз он делает великое дело. Помню, какой бранью, какими издевательствами встречал его выступления, его начинания мой милый, незабвенный Владимир Васильевич Стасов. Высмеивал, дубасил его своей критической дубинкой. И я соглашался с ним, а сейчас понимаю, что Мамонтов, Дягилев, Горький, каждый в своей области, взрывали застоявшуюся, затхлую атмосферу в театре, живописи, литературе… Ведь с тех пор как решительно изменилось художественное сознание, какой огромный шаг мы все сделали, сдвинув с мертвой точки развитие России, не только художественное, но и политическое, экономическое и прочая и прочая… Как тонко чувствует Дягилев то, что необходимо сделать в данный момент… Что нужно сказать или показать… Кого выделить из собравшихся. И сразу как только он прикоснется своим взглядом или словом к предмету или человеку, так этот предмет или человек выявится с наилучшей стороны. И Золушка превращается в принцессу. Какое поразительное свойство таланта человеческого…»

И тут Шаляпин вспомнил Михаила Васильевича Нестерова. Однажды в мастерской художника Шаляпин увидел набросок портрета Дягилева, поразивший своим своеобразием, и спросил, кто это. Нестеров ответил:

– Не удается мне этот портрет, скорее всего и не буду писать его. Ты, Федор Иванович, последний, кто видит этот набросок. Это поразительный человек, редкостный в наше время, явление чисто русское, хотя и чрезвычайное. В нем соединились все особенности русской одаренности. Спокон веков в отечестве нашем не переводились Дягилевы. Они – то тут, то там – давали о себе знать. Редкое поколение в какой-нибудь области не имело своего Дягилева, человека огромных дарований и не меньших дерзновений… Удастся ли ему проявить свои таланты? Оценит ли наше общество его начинания – вот вопрос, который не оставляет меня в покое, когда я вспоминаю его… Уж слишком горяч, своенравен, нетерпим… Вспоминаю, как я, Серов, Левитан, Коровин без оглядки, как говорится, пошли за ним и его группой «Мир искусства», передвижники превратились в болото, куда нам не хотелось влезать. Мы увидели в Дягилеве свое спасение. И мы ему были нужны, но, как вскоре оказалось, не сами по себе, а как сила, противостоящая передвижникам. А я этого не хотел. Я почувствовал, что из меня хотели что-то извлечь. Я в то время входил в моду…