Жизнь сэра Артура Конан Дойла. Человек, который был Шерлоком Холмсом

«Я думаю, доктор Эллиот, было бы неплохо отменить смертную казнь».

«Сэр, — побагровев, отвечал доктор Эллиот, — я не хочу, чтобы в моем доме говорили такие вещи! Вы понимаете, сэр?»

«Сэр, — моментально парировал его помощник, даже не позаботившись выяснить, в чем заключалось неприличие его высказывания, — я буду выражать свое мнение, когда и где захочу».

В конце октября Артур вернулся к своим занятиям. Он не мог ожидать никакого вознаграждения от доктора Эллиота, поскольку это не было заранее оговорено. Тем не менее, после четырех месяцев работы, он втайне надеялся на какой-то хотя бы слабый жест. Ничего не предвиделось. Набравшись смелости, он поинтересовался, не может ли он рассчитывать хотя бы на железнодорожный билет домой.

«Мой дорогой друг, — ответил этот бизнесмен, — закон гласит так. Если помощник получает оклад, тогда он становится признанным лицом и может претендовать на компенсацию издержек. Если же, как в нашем случае, он не получает оклада, он становится джентльменом, путешествующим ради собственного совершенствования; и он ничего не получает».

Итак, Артур отправился домой на зимнюю учебу, готовый поклясться в том, что помощник врача — это самый плохо используемый, тяжело работающий и неоплачиваемый человек на свете. В Эдинбурге, по крайней мере, он мог заняться спортом. Для такого крепко сложенного юноши он был скор на ногу, как кошка. Путем небольших тренировок его превращали в стремительно нападающего в регби и в первоклассного боксера. Бокс был видом спорта, который нравился ему больше всего; здесь и во время игр в регби он подружился со студентом по имени Бадд — наполовину гением, наполовину чудаком, — чьи дикие шутки развлекали его, наверно, не меньше, чем увлекала игра.

Но обстановка дома была сейчас поистине отчаянной. Здоровье отца надламывалось. Чарльз Дойл, болезненный и выглядевший старым, хотя был он всего лишь в среднем возрасте, дважды вынужден был проводить по неделе в постели. В Управлении работ зловеще поднимали брови по поводу его отсутствия после всего тридцати лет службы.

Тревогу Артура вызывала Мадам. (Как только он встал на ноги, он никогда потом не называл ее «мать», «мама» или как-нибудь еще, кроме как Мадам — обращение, которое эта полнеющая леди воспринимала серьезно, как почетный знак.) Впервые в жизни Мадам испугалась. Когда летом следующего года Артуру предложили настоящую работу помощником — за два фунта в месяц, — он с радостью согласился.

И здесь он имел удовольствие встретить доктора Реджинальда Рэтклиффа Хоара, жившего в Бирмингеме в Клифтон-Хаус на улице Астонроуд. Хотя жил он в скромном кирпичном доме на улице, по которой мучительно дребезжали конки, он имел большую практику среди бедных людей, а размер гонораров поразил его нового помощника. Доктор Хоар заставлял напряженно работать с девяти утра до девяти вечера. Но он был настолько дружелюбен, что заставлял это сделать так, что работа нравилась. Госпожа Хоар тоже была небольшого роста благожелательной леди, которая любила по вечерам покурить сигару, пока доктор Хоар и Артур смолили свои трубки.

Но два фунта в месяц давали не слишком много.

Его терзали и другие сомнения. Что в будущем, если он получит степень в медицине? Он не совсем осознавал смысл религиозных убеждений, которых придерживался. Этот смысл, с нынешней точки зрения, был ужасным.

На протяжении веков его семья была не просто католиками, а католиками страшно благочестивыми. Дядя Дик, казалось бы человек покладистый, сразу же отказался от своей работы, за которую платили восемьсот фунтов стерлингов в год, после того как журнал «Панч» выставил на посмешище Папу Римского. Артур мог представить себе тетушку Аннетт, полную достоинства в своей шали на Кембридж-Террас, дядю Джеймса и дядю Генри. Они не раз настоятельно намекали ему на то, что, когда он начнет собственную практику (в Лондоне, конечно), влияния католиков не будет недоставать, чтобы приобрести пациентов. В Боге, в смысле некоей контролирующей силы, он никогда не сомневался. Все эти извечные споры, глупости, перерезания глоток из-за «церкви». Как будто церковь стоила медного гроша! Если бы он честно верил в эти вещи, он рассказал бы обо всем родственникам.

Однажды в Бирмингеме он пребывал в состоянии растерянности, приготовив почти шестьдесят пробирок снадобья, когда в амбулаторию вошел герр Глейвитц и отозвал его в сторону. Герр Глейвитц, ученый с европейской известностью в области арабистики и санскрита, был вынужден вместо этого давать уроки немецкого языка, чтобы прокормить детей. Госпожа Хоар была его единственной ученицей. Сейчас по его лицу текли слезы. Ему наступает конец, сказал он; семья голодает; не мог бы господин Конан Дойл помочь ему деньгами?

У господина Конан Дойла в кармане было ровно шиллинг и шесть пенсов. Но Глейвитц плакал; человек действительно нуждался в помощи. Ну что ж!

«Слушайте, — выпалил помощник, вытаскивая часы с цепочкой. — Слушайте, я сделаю что могу. Возьмите эти часы и цепочку и заложите их».

«Заложить?»

«Отдайте в залог! Это хорошие часы. Нет-нет, не спорьте!»