Жизнь с отцом

Мы шли домой, очень довольные "вегетарианской тягой". Громко чвякали сапоги, утопая в сырой земле.

— Как странно, — говорил отец, — как странно, что я когда-то увлекался охотой, убивал…

Если едешь с отцом верхом, "не растрепывайся", как говорил Адриан Павлович, держись крепче. Ездил он оврагами, болотами, глухим лесом, по узеньким тропиночкам, не считаясь с препятствиями, встречавшимися на пути.

— Уж очень узко тут, не проедем, пожалуй, — говорила я.

— А как ты думаешь, кто скорее пройдет по узкой тропинке, лошадь или человек? — спрашивал отец, направляя Делира по самому корешку оврага.

— Человек!

— Нет, лошадь. Бояться нечего!

Если по дороге ручей, отец недолго думая посылает Делира, и он как птица перемахивает на другую сторону. Помню, я ехала на плохой, безногой лошади. Отец перепрыгнул, моя лошадь споткнулась, упала на передние ноги, и я очутилась у нее на холке.

— Ты жива? — кричит отец, оглядываясь.

— Чуть жива! — отвечаю я, смеясь и поправляясь на седле.

А то перемахнет ручей, да в гору карьером. Тут деревья, кусты, того и гляди ногой о ствол ударишься или веткой глаза выстегнешь.

— Ну?

— Ничего, — отвечаю, — сижу.

— Держись крепче!

Один раз мы ехали с отцом по Засеке. Подо мной была ленивая, тяжелая кобыла. Отец остановился в лесу и стал разговаривать с пильщиками. Лошадей кусали мухи, оводы. Кобыла отбивалась ногами, махала хвостом, головой и вдруг сразу, поджав ноги, легла. Отец громко закричал. Каким-то чудом я выкатилась из-под лошади и не успела еще вскочить на ноги, как отец молодым, сильным движением ударил ее так, что она немедленно вскочила.

Помню, мне было еще лет пятнадцать, когда он учил меня ездить.

— Ну-ка, Саша, брось стремя!

Страшно. Кажется, вот-вот упаду.

— А ну-ка, попробуй рысью!

Еду рысью, хлопаюсь на седле и думаю только о том, как бы удержаться.

— Нет, нет, ты английской — облегченной!.. Хорошо, теперь брось поводья!

"Господи, только бы лошадь не испугалась, — думаю я, — не шарахнулась бы в сторону! Сейчас слечу!"

Помню, отец упал с лошади. Мы ехали мимо чугунно-плавильного завода "Косой Горы", стали переезжать шоссе. Лошадь степная, горячая, испугалась, шарахнулась, налетела на кучу и упала. У меня точно внутри оборвалось что-то. А отец, не выпуская поводьев, со страшной быстротой высвободил ногу из стремени и прежде лошади вскочил на ноги.

— О Господи, — простонала я. — Ушибся?

— Нет, пустяки.

Он подвел лошадь к той же куче щебня, сел, и мы поехали дальше.

— Смотри, мам? не говори! — обернувшись, крикнул он мне.

Последнее время мы боялись пускать его одного, вдруг обморок или сердечный припадок, всегда кто-нибудь с ним ездил — Душан Петрович, Булгаков или я.

— Саша, едем верхом!

Я всегда с восторгом. Он на своем любимце Делире, я на светло-гнедом, как червонное золото, карабахе.

На изволоке отец оборачивается:

— Ну-ка рысью!

Только пустили лошадей, мой карабах начал бить задом.

— Стой, пап? — кричу я, — стой! У меня Орел задом бьет!

— Ничего, надо прогреть! — кричит отец и пускает лошадь галопом.

Я уже еле сижу. Лошадь каждую минуту дает такие свечи, что того и гляди выбьет из седла.

— Ничего, ничего, — ободряет отец, — давай, давай ему ходу.

Так продолжалось всю дорогу. Я измучилась. Приехали, расседлали лошадей, а у Орла под животом, где подпруга, громадная рана — от этого он и задом бил.

День был тихий, солнечный.

Отец ехал верхом, мы за ним в двух санях. Зимняя дорога извивалась по лесу, а на фоне ослепительно-яркого снега, то появляясь, то снова исчезая за деревьями, мелькали темный круп лошади и широкая спина в черном полушубке с повязанным на шее башлыком.

— Тпррру! — крикнула я, натягивая вожжи.

Через дорогу аркой перекинулось дерево. Макушка его примерзла к земле на другой стороне дороги. Отец пригнулся к седлу и проехал. А мы же застряли, дуга не пускала. Как тут быть? Распрягать и снова запрягать двое саней долго! Неподалеку была сторожка. Я позвала лесника, он прибежал с топором, стал перерубать дерево. Надрубив, налег грудью со стороны макушки, чтобы оно переломилось. Но дерево не поддавалось. Я торопилась, прошло уже около десяти минут, как отец уехал, я беспокоилась за него. Недолго думая, я всей тяжестью навалилась на дерево со стороны комля. Крах! Освободившись от макушки, дерево с силой распрямилось и ударило меня по челюсти. Меня подкинуло вверх, и я потеряла сознание.

Не знаю, сколько времени я лежала. Когда я очнулась, пронзительным, бабьим голосом кричал мужик.

— Батююшки, родиимые, убиили, убиили, барышню на смерть убиили, родиимые.

Я вскочила на ноги. По подбородку текла кровь. Во рту каша. В верхней челюсти один зуб висел на обнаженном нерве. Остальные шатались. Подбородок был разбит. Мужик все причитал.

— Да брось ты, — огрызнулась я на него, — чего воешь, зубы вставлю…

Мы сели и поехали. Я хотела передать кому-нибудь вожжи, чтобы закрыть рот — от холода нестерпимо ныл раздробленный зуб, трясла лихорадка, но оказалось, что править никто не умел. Я гнала лошадь, отца нигде не было.

Еще сторожка. Стоит девка лет семнадцати.

— Не видала, не проезжал здесь старичок верхом?