Жизнь с отцом

Самым большим моим удовольствием были часы, когда я бывала в саду. Каким тенистым, громадным представлялся мне этот сад! Дорожки, заросшие кустарником, казались непроходимыми дебрями, куртина яблонь и груш — фруктовым садом, аллеи казались бесконечными, курган высоким и неприступным, а заросшая кустами беседка, внутри оклеенная скачущими на лошадях жокеями, мне казалась таинственной и прекрасной. Теперь, когда я бываю в этом саду, мне хочется вызвать впечатления детства. Но аллеи рядом с высоким забором кажутся общипанными и жалкими, кустарник у дорожки точно поредел, двумя шагами я взбираюсь на облезший курган и не могу найти фруктового сада. Может быть, в детстве воображение восполняло недостатки, а может быть, сад и в самом деле поредел?.. Но и теперь он бесконечно мил моему сердцу. Кроме сада, в хамовническом доме был еще большой двор, окруженный забором и различными службами. Мы приезжали в Москву целым хозяйством: пара выездных лошадей со старым кучером Емельянычем, корова, вагон сена и овса, громадные кадки с солеными огурцами, квашеной капустой, большие запасы варенья. Один раз привезли даже верховую лошадь отца — Мальчика. Я помню, как Мальчик пасся в саду, а я, вместо того чтобы учиться, наблюдала в окно, как он гонялся за отцовской лайкой Белкой.

В первом от улицы сарае помещалась корова, затем лошади, каретный сарай, последний же сарай был занят книгами. Здесь были свалены в большом количестве сочинения отца, которые издавала и продавала мам?. На это жила вся семья, так как книги приносили около 20 000 дохода ежегодно.

В одном из флигелей жил артельщик Матвей Никитич Румянцев — он вел книжные дела. Это был толстый человек с окладистой бородой, большим животом и сильной одышкой. Матвей Никитич одевался солидно в черную пару с лоснящимся жилетом, по которому была пущена массивная серебристая цепочка, ходил животом вперед и казался нам очень важным. Жену его, толстую, заплывшую салом женщину, я иначе не представляю себе как сидящей перед домом на стуле и с тупым видом щелкающей подсолнухи.

При выходе на улицу стояла маленькая сторожка, в ней жили дворник и кучер. Дощатая дорожка вела к кухне, стоявшей по другую сторону дома. Здесь же были столовая для "людей" и маленькая каморка, в которой жил повар Семен Николаевич.

Дом был старый. Тогда еще моя мать говорила, что ему больше ста лет. Она уверяла, что неудобен, что только Левочка мог выдумать купить дом в таком неаристократическом квартале, где кругом фабрики и заводы, что он не годится для приемов. Мне же в детстве казалось, что нет и не будет никогда такого прекрасного, уютного дома, как хамовнический. На его внешность мы, дети, разумеется, мало обращали внимание, но я хорошо помню, что когда моя мать решила его подновить и коричневый, потускневший от времени дом сделался вдруг розовым, с фисташковыми ставнями, мы все за него обиделись. Он сделался противным, как молодящаяся старуха!

А какие в нем были прекрасные комнаты, какие переходы, лестницы маленькие и большие, стенные шкапы!

Мы жили внизу. Здесь помещались столовая, спальня родителей, Танина комната, мальчиков, детская, моя и гувернантки.

Наверху были парадные комнаты. Маленькая передняя, из которой Таня, обладавшая большим вкусом, устроила приемную, где обычно сидела молодежь, зал, большая и маленькая гостиные. Эти комнаты казались мне неуютными. Хороша была только большая тахта в гостиной, широкая и низкая, на которой удобно было кувыркаться через голову. В зале же самым удобным местом была медвежья шкура, лежавшая под фортепиано. Бывало, играет кто-нибудь — дядя Костя[5], Сережа[6] или мам? а ты лежишь на шкуре, приткнувшись к голове зверя, и слушаешь. Эта шкура была с того самого медведя, который чуть не загрыз отца на охоте.

Из парадных комнат две маленькие лесенки вели в коридор — одна из залы, другая из маленькой гостиной. Первая по коридору была Машина комната — низкая, с маленькими окошечками. Дальше шли комнаты экономки, портнихи, лакея, а в самом конце, в углу дома, отдаленные от всех остальных, были две маленькие, с очень низкими потолками комнаты отца — прихожая, где ореховый шкаф отделял умывальник, и направо его кабинет — святая святых в нашем детском представлении.

Комнаты сестер были совершенно разные.

Танины — нижняя, где она спала, и ее маленькая приемная наверху — были обставлены с большим вкусом. Уютная мягкая мебель, диванчики, какие-то необыкновенные, кустарной работы скатерти, картины, альбомы, бесчисленное количество фотографий родных и друзей — все это было разбросано хотя и в беспорядке, но со вкусом.

В Машиной комнате не было ничего лишнего. Простые, твердые стулья и стол, жесткая кровать без матраца — все производило впечатление строгости и чистоты.

Я любила ходить в Танину комнату, здесь было много интересных картин, а в большой чашке кустарной работы часто бывали орехи-смесь. К Маше было почти так же страшно ходить, как к отцу. Здесь все было строго, сурово, пахло лекарствами.

Да и сами сестры были совершенно разные.