Жизнь Рамакришны

Тотчас же возникла община апостолов. Молодые ученики, бывшие свидетелями его последних месяцев, не могли вернуться к прежней мирской жизни. Никаких средств у них не было. Но четыре семейных ученика – Баларам Бос, у которого временно находились останки Рамакришны, Сурендранатх Митра, Махендранатх Гупта и Гириш Чандра Гхош, раскаявшийся актер, – ободряли их и помогали им создать свой очаг. Первый дал денег для покупки в Баранагаре, около Ганги, полуразрушенного дома. Это был первый матх, или монастырь. Около двенадцати учеников сгруппировались там под монастырскими именами, заменившими впоследствии их собственные. Тот, кто был Нарендрой, кто стал известен в дальнейшем под именем Вивекананды,[376] взял на себя, по молчаливому соглашению, управление ими. Он был самый энергичный, самый живой, и учитель избрал его. Между тем как все другие стремились погрузиться в опьяняющую тоску по воспоминаниям и мечте, великий ученик, знавший лучше кого-либо притягательную силу этой пучины, но знавший и ее опасности, посвятил себя их воспитанию. Он проносился среди этих отшельников как огненный вихрь; он стряхивал с них их скорбь и блаженное состояние, вырывал их из слишком удобной власти единой навязчивой мысли; он принуждал их знакомиться с другими идеями в мире; он затоплял их питающим дождем своего обширного ума, он заставлял их пробовать от всех плодов древа познания: различных религий, наук, истории, социологии, он хотел, чтобы они достигли универсальных знаний; он устраивал между ними плодотворные дискуссии, не переставая ни на мгновение поддерживать священный огонь.

В знаменательный день – на Рождество 1886 года – окончательно был подписан и утвержден акт о рождении человека-бога. Рассказ об этом захватывает, он сохраняет трепет непредвиденной встречи ночью «прекрасного бога» Запада и Глагола Индии…

Они пришли в Антпур к матери одного ученика (Бабурама).

«…Был поздний вечер. Они собрались у очага, принесли и зажгли большие поленья, и вскоре разгорелся огонь… Индийская ночь расстилала сверху свой полог. Вокруг царил невыразимый покой уснувших полей. Они размышляли в тишине… Вивекананда начал рассказывать историю Господа Иисуса.[377] Он говорил о чудесной тайне Рождества Христова и Благовещения… Монахи, полные блаженства, переживали дни бегства в Египет. Они следовали за дитятей Христом в храм, где его окружали еврейские мудрецы… Они были с ним, когда он собирал своих первых учеников; и им казалось, что они знали его так же, как знали своего собственного учителя.[378] Многие сходные черты Христа и Рамакришны как в мыслях и действиях, так и в отношениях с учениками воскрешали в их памяти блаженные дни, проведенные с учителем. Слова Искупителя раздавались в их ушах как хорошо знакомые слова…»

Рассказ о страстях Христовых, распятии на кресте и вознесении погружал их в бездну раздумья… Красноречие Нарендры ввело их в общество апостолов, где Павел проповедовал Евангелие. Огонь Пятидесятницы пожирал их души в тиши бенгальской деревни, и в воздухе ночи звучали имена то Христа, то Рамакришны.

Тогда Вивекананда обратился к монахам. Он приказал им самим стать христианами и помочь искуплению мира. Они должны были сами отрешиться от всего, как это сделал Иисус, и осуществить познание бога. Они стояли у костра, огненные языки бросали красный отблеск на их лица. Треск дров нарушал течение их мысли, и они тогда торжественно приняли обет вечного Саньяса, один перед другим и все перед богом.

«И только когда все было завершено, монахи вспомнили, что эта ночь – была кануном Рождества».[379]

Прекрасный и глубокий символ рождения нового дня божьего.

Но пусть Европа не ошибется, читая этот рассказ. Это не возврат в Иордан.[380] Это слияние Иордана и Ганги. Две слившиеся реки, смешавшись (и с ними многие другие), возобновляют вместе свое течение в расширенном русле.

* * *

Новый орден, едва возникнув, имел уже ту особенность, что он не только соединял в себе силу веры восточной и западной, не только объединял энциклопедическое изучение научных дисциплин и религиозную медитацию, но и связывал идеал созерцания с идеалом служения человечеству.

И с первых же дней духовные сыны Рамакришны не заперлись в стенах монастыря. Один за другим они рассеялись по всему миру в виде скитающихся монахов. Только один Рамакришнананда (Шашибхушан), охраняя останки, остался на житье в голубятне, куда перелетные птицы периодически возвращались на отдых. Уже в последние дни жизни учителя он воплощал смиренный идеал Марты: «Di-enen, dienen» – «служить» (слово Парсифаля) – служить учителю в его страдании, служить братьям в Их молитвах, служить телу тех, чей дух служит богу. Это был его способ «познавать бога». И старик Лев Толстой сказал бы, что способ этот был наилучшим.

Но каждый имел свой собственный способ. И каждый, не зная этого, своими природными свойствами представлял одну сторону, одну фазу многогранной личности Рамакришны. Когда они были все вместе, он был представлен весь целиком.