Жизнь Пушкина

Пушкин спросил, тут ли Арендт[1223]. «Просите за Данзаса, за Данзаса, он мне брат», — настойчиво повторял больной, зная, что Арендт увидит царя: поэт боялся за судьбу своего секунданта. Арендт поехал во дворец. Он вернулся к Пушкину в час ночи с запискою царя. В. А. Жуковский, в своем письме отцу поэта, распространявшемся в списках и в иной, сокращенной редакции напечатанном в пятой книжке «Современника», рассказывает об этом визите Арендта и о царском «письме» в официальных выражениях, влагая в уста поэта верноподданнические слова. Остается неясным, кому было адресовано «письмо» и даже было ли оно. Его Пушкин не получил. Вероятнее, что Арендт словесно передал царские пожелания и обещания. «Благочестивейший» государь «прощал» поэта и рекомендовал умирающему исполнить «христианский долг», — совет излишний, потому что Пушкин совершил обряд за пять часов до приезда Арендта по желанию близких людей и по своей доброй воле. Существенно было то, что царь обещал взять на свое попечение жену и детей поэта. Пушкин будто бы был растроган и сказал сентиментальные и патриотические слова в духе Василия Андреевича Жуковского. Эти слова явно выдуманы мемуаристом. Доля истины была только в том, что Пушкин после выстрела в Дантеса сам с изумлением заметил вдруг, как угасло в нем чувство гнева. Он мог так же безгневно «простить» и своего коронованного соперника и врага, как он простил Дантеса. Это возможно. А. Аммосов[1224] со слов самого Данзаса сообщает, что, отдавая свой перстень приятелю, Пушкин сказал, что «не хочет, чтобы кто-нибудь мстил за него и что желает умереть христианином». Свою легкомысленную жену ласкал и ободрял и несколько раз упоминал об ее чистоте и невинности. Уверенный, что скоро умрет, Пушкин стал равнодушен к тому, что недавно еще считал важным: мнения салонов, клевета врагов, интриги М. Д. Нессельроде все казалось теперь ничтожным. Самолюбие, гордость, ревность — все это уже утратило свой смысл.

Князь П. А. Вяземский, вовсе не склонный к сентиментальности, большой скептик и человек с холодным сердцем, писал, однако, великому князю Михаилу Павловичу 14 февраля 1837 года: «Смерть обнаружила в характере Пушкина все, что было в нем доброго и прекрасного. Она надлежащим образом осветила всю его жизнь. Все, что было в ней беспорядочного, бурного, болезненного, особенно в первые годы его молодости, было данью человеческой слабости, обстоятельствам, людям, обществу. Пушкин был не понят при жизни не только равнодушными к нему людьми, но и его друзьями…»

Пушкин мужественно переносил физические страдания, пока лейб-медик Арендт не велел зачем-то сделать больному клизму. Она вызвала такие невыносимые боли, что даже Пушкин стал кричать, обливаясь холодным потом. Друзья боялись, что эти крики произведут ужасное впечатление на жену, но она как раз в это время заснула и не слышала этих страшных воплей. К утру боли утихли. Пушкин велел позвать Наталью Николаевну и простился с нею. Потом к нему принесли и привели полусонных детей. Он молча крестил их. Жуковский, Вяземский, Вьельгорский, Тургенев, почти не покидавшие квартиры больного, входили робко в кабинет, и Пушкин жал им руки. Потом он спросил, тут ли Карамзина. Ее не было. За нею послали, и она скоро приехала. «Благословите меня», — сказал он. Екатерина Андреевна исполнила его просьбу. Он поцеловал ее руку.

В два часа дня приехал доктор Даль. Он не отходил от постели Пушкина всю ночь с 28-го на 29-е число. В своей записке о смерти поэта Даль рассказывает о последних его часах: «Пушкин заставил всех присутствующих сдружиться со смертью, так спокойно он ее ожидал, так твердо был уверен, что роковой час ударил. Пушкин положительно отвергал утешение наше и на слова мои: «Все мы надеемся, не отчаивайся и ты!» — отвечал: «Нет, мне здесь не житье; я умру, да видно уж так и надо!»

Раненый глотал кусочки льда. Ему зачем-то ставили пиявки. Он все выносил терпеливо. Только изредка он закидывал руки за голову и говорил: «Ах, какая тоска! Сердце изнывает!..» Вдруг неожиданно больной попросил, чтобы ему дали моченой морошки. Когда ее принесли, он сказал: «Позовите жену, пусть она меня покормит». Доктор Спасский привел Наталью Николаевну. Она стала на колени и с ложечки дала несколько ягодок умирающему. Он погладил ее по голове и сказал: «Ну, ну, ничего, слава богу, все хорошо!»

Наталью Николаевну увели. В два часа дня Даль заметил, что пульс падает. Он вышел в соседнюю комнату, где сидели Вяземский, Жуковский, А. И. Тургенев и Вьельгорский, и сказал: «Отходит!»

Друзья вошли в кабинет. Умирающий в полусне говорил «Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше…» Очнувшись, он попросил его приподнять. Когда Даль исполнил его просьбу, поэт раскрыл глаза, лицо его прояснилось, и он сказал: «Жизнь кончена». Даль недослышал и спросил тихо: «Что кончено?» Тогда он еще раз внятно повторил: «Жизнь кончена». Пушкин умер в 2 часа 45 минут дня 29 января 1837 года.

VIII