Жизнь Пушкина

Семейный быт его по-прежнему был худо устроен — даже квартиру приходилось менять то и дело. Теперь Пушкины жили на Большой Морской. Летом они наняли дачу на Черной речке. В июле родился второй ребенок Александр[1051]. В начале августа Пушкин получил четырехмесячный отпуск для собирания материалов по истории Пугачева в Казанской и Оренбургской губерниях, а 18-го Пушкин вместе с Соболевским выехал из Петербурга. В день отъезда была сильная буря. Вода в Неве стояла так высоко, что через Троицкий мост нельзя было проехать. Погода была ужасная. Вдоль Царскосельского проспекта валялись деревья, опрокинутые бешеным ветром. Но Пушкина не смущала буря. Он радовался, что бросил Петербург, и мечтал о работе. Осень всегда внушала ему желание взяться за перо. 20 августа он послал из Торжка письмо жене. «Машу не балуй, а сама береги свое здоровье, — пишет он озабоченно, — не кокетничай 26-го. Да бишь! Не с кем. Однако все-таки не кокетничай…»

Эти две строки примечательны. Совершенно очевидно, что Наталья Николаевна очень хорошо знает, о ком идет речь. Беспокойство Пушкина связано с именем, им обоим известным. И повод для тревоги все тот же. 26 августа должен был состояться традиционный бал во дворце в память Бородинского боя, но царь, с которым Наталья Николаевна продолжала легкомысленно кокетничать, несмотря на предупреждения мужа, на этот раз на балу быть не мог: коронованный ловелас выехал за границу, в Фридланд[1052], на свидание монархов.

VIII

Пушкин намерен был посетить Ярополец, имение Наталии Ивановны Гончаровой, но свернул на проселочную дорогу и поехал в Малинники, где когда-то проводил время с влюбленными в него барышнями. Но барышни разъехались. Не было ни Анеты, ни Евпраксии, ни других девиц. Немец-управляющий попотчевал гостя шнапсом[1053], и поэт, переночевав в усадьбе, продолжал свое путешествие.

Встреча с тещей в Яропольце на этот раз прошла благополучно. Пушкин мирно с ней беседовал, ходил смотреть гробницу гетмана Дорошенки[1054], пращура Наталии Ивановны, рылся в библиотеке и получил разрешение завладеть несколькими десятками книг, ему нужных.

25 августа Пушкин был уже в Москве. Здесь он пробыл пять дней. «Однако скучна Москва, пуста Москва, бедна Москва, — писал он жене, — даже извозчиков мало на ее скучных улицах. На Тверском бульваре попадаются две-три салопницы, да какой-нибудь студент в очках и в фуражке, да кн. Шаликов[1055]…»

Видел Пушкин Чаадаева, который «потолстел, похорошел и поздоровел», но и эта встреча не сблизила их. Набожный П. В. Нащокин, провожая Пушкина, пригласил приходского батюшку отслужить напутственный молебен, что не помешало Павлу Воиновичу устроить прощальный кутеж с ананасами и шампанским в честь приятеля. В письме к жене Пушкин пишет: «Скажи тетке, что хотя я и ревную ее к тебе, но прошу Христом и Богом тебя не покидать и глядеть за тобою…» Поэт, кажется, в самом деле доверял Екатерине Ивановне Загряжской, которая покровительствовала своей племяннице.

В Нижнем Пушкин пробыл один день. Губернатор М. П. Бутурлин[1056] принял его очень любезно. В очередном письме к Наталье Николаевне Пушкин рассказывает о том, что он обедал в Москве у своего приятеля М. О. Судиенки[1057], который женился и успел родить двух ребят[1058]. «Жена его[1059] тихая, скромная, не красавица», — многозначительно замечает Пушкин.

Пятого числа он был уже в Казани. Здесь он объезжал окрестности города, осматривал места сражений, расспрашивал стариков, помнивших Пугачева[1060]. В Казани Пушкин встретился с Е. А. Баратынским, который приезжал туда из деревни по каким-то делам. Утром седьмого числа Пушкин, провожая приятеля, познакомился с К. Ф. Фуксом[1061], казанским профессором, человеком разносторонне образованным. Знаток Казани и ее истории, он, конечно, был очень нужен Пушкину, и поэт в тот же вечер был у него. Его жена, А. А. Фукс[1062], поэтесса, автор нескольких книжек и деятельная сотрудница казанских изданий, оставила свои воспоминания об этой встрече. Пушкин с нею был очень любезен, однако в письме к жене отзывается об этой поэтессе весьма насмешливо: «Я таскался по окрестностям, по полям, по кабакам и попал на вечер к одной blue stoocking[1063], сорокалетней несносной бабе с вощеными[1064] зубами и с ногтями в грязи. Она развернула тетрадь и прочла мне стихов с двести как ни в чем не бывало. Баратынский написал ей стихи[1065] и с удивительным бесстыдством расхвалил ее красоту и гений…»