Жизнь Пушкина

9 декабря Пушкин писал П. А. Плетневу: «Милый! я в Москве с 5 декабря. Нашел тещу озлобленной на меня, и насилу с нею сладил — но слава богу — сладил. Насилу прорвался я и сквозь карантины — два раза выезжал из Болдина и возвращался… Скажу тебе (за тайну), что я в Болдине писал, как давно уже не писал. Вот что я привез сюда: 2 последние главы Онегина, 8-ю и 9-ю, совсем готовые в печать. Повесть, писанную октавами[957] (стихов 400), которую выдадим Anonyme[958]. Несколько драматических сцен, или маленьких трагедий, именно: Скупой рыцарь, Моцарт и Сальери, Пир во время чумы и Д. Жуан[959]. Сверх того написал около 30 мелких стихотворений. Хорошо? Еще не все (весьма секретное — для тебя одного): написал я прозою 5 повестей, от которых Баратынский ржет и бьется…»

Пушкин в Москве «нашел тещу озлобленной». Свадьба опять откладывалась. Не было денег на приданое. А главное, сам Пушкин все более и более тяготился ролью жениха. Ему опять хочется куда-то ехать. П. В. Нащокину приходится уговаривать его не порывать с прелестною невестою. А поэт напевает все время: «Не женись ты, добрый молодец, а на те деньги коня купи…»

В письме к старому кишиневскому своему приятелю Н. С. Алексееву Пушкин писал: «Я оброс, бакенбардами, остригся под гребешок, остепенился, обрюзг, но это еще ничего — я сговорен, душа моя, сговорен и женюсь…» К этому письму другой пушкинский приятель, С. Д. Киселев, сделал приписку: «Пушкин женится на Гончаровой, между нами сказать, на бездушной красавице, и мне сдается, что он бы с удовольствием заключил отступной трактат(?)…»

Иные думали, что Пушкин в самом деле был влюблен в «бездушную красавицу», но, кажется, никакою диалектикою нельзя объяснить того несомненного «упрямого» факта, что в своем болдинском уединении Пушкин не написал ни единой строчки, посвященной невесте. А между тем душа поэта была полна. Лирические признания его в эти осенние дни прозвучали с необычайной силой. Мы и сейчас с каким-то боязливым волнением прислушиваемся к этим сердечным стенаниям и воплям. Нет, не в Н. Н. Гончарову влюблен был Пушкин, когда он писал такие стихи, как «В последний раз твой образ милый…», «Для берегов отчизны дальной…» и свое страшное «Заклинание». Все душевные силы поэта были сосредоточены на одном образе уже умершей возлюбленной… Кто была она? Амалия Ризнич? Для нас это теперь неважно: для нас важно то, что в этих стихах звучит такой пламенный гимн любви, что сама смерть бледнеет и никнет перед этими заклинаниями поэта. Пусть она, возлюбленная, уже «могильным сумраком одета»[960], — для поэта она жива. Он может «будить мечту сердечной силой». Он дерзает ее «мысленно ласкать». Поэт помнит последнее свидание с нею, когда его «хладеющие руки»[961] тщетно старались ее удержать…

Твоя краса, твои страданья
Исчезли в урне гробовой —
А с ними поцелуй свиданья…
Но жду его: он за тобой…

Это не пассивное, элегическое, покорное судьбе томление сердца. Нет, это деятельное, требовательное, безумное желание обладать умершей любовницей… И недосказанное в этих пьесах звучит уже совершенно как подлинное заклинание в пьесе «О, если правда, что в ночи…»[962]. Последние строчки каждой строфы с двукратным воплем «Сюда! Сюда!» уже за пределами лирики. Это — исступленные крики:

Хочу сказать, что все люблю я,
Что все я твой: сюда, сюда!

В сердце, сгорающем в такой страшной любовной тоске, решительно нет места для сентиментальной нежности к барышне Гончаровой.