Жизнь Пушкина

Сама идея стихотворения, быть может, возникла из слов Ломоносова о Петре I: «Простив он многих знатных особ за тяжкие преступления, объявил свою сердечную радость принятием их к столу своему и пушечной пальбою». Цензура не поняла или сделала вид, что не поняла декабристской ассоциации, но читатели всех поколений увидели ее четко.

После всего этого разве не имел он права сказать о себе в стихотворном завещании: «И милость к падшим призывал»?^[3]

Поэт, хоть и не оставлял усилий помочь друзьям через царя, но скоро понял их полную тщетность. Недаром один из современников (Н. В. Путята) в конце 20-х годов подметил в нем «какое-то грустное беспокойство, какое-то неравенство духа; казалось, он чем-то томился, куда-то порывался. По многим признакам я мог убедиться, что покровительство и опека императора Николая Павловича тяготили его и душили».

Из исследований А. А. Ахматовой с большой долей вероятности открылось, что Пушкин не раз искал безымянную могилу казненных декабристов на Невском взморье. Быть может, об этих поисках строки:

Стремлюсь привычною мечтою
К студеным северным волнам.
Меж белоглавой их толпою
Открытый остров вижу там.
Печальный остров — берег дикой
Усеян зимнею брусникой,
Увядшей тундрою покрыт
И хладной пеною подмыт.

Известна, пусть и полулегендарная, история о пяти щепочках, подобранных Пушкиным и Вяземским там, где были захоронены герои-мученики восстания. Как и Пушкин, Николай I на всю жизнь воспринял урок декабризма: только если поэт преклонялся перед мужеством друзей, разделял многие их мысли и чувствовал свой неоплатный долг, то царь до смерти ненавидел их и боялся — убиенных и заточенных. А потому все призывы к нему, явные и скрытые, оставались втуне.

«Убийцу с палачами избрали мы в цари»

Среди тех, кому новоиспеченный шеф рожденного 3 июля 1826 г. III Отделения собственной его величества канцелярии доверил тайную охрану императорской фамилии в Москве во время коронации, был почетный шпион генерал-майор Иван Никитич Скобелев. Перед тем долгое время занимал он должность генерал-полицмейстера 1-й армии, потом, проштрафившись, оказался в полуотставке и вот теперь получил шанс выслужиться. Еще в 1824 г. попались ему в доносе какие-то крамольные стишки, как водилось тогда, объявленные пушкинскими (без оснований). Генерал тотчас настрочил донос «второй степени»: «Не лучше ли бы было оному Пушкину, который изрядные свои дарования употребил в явное зло, запретить издавать развратные стихотворения. Не соблазны ли они для людей, к воспитанию коих приобщено спасительное попечение? … Если бы сочинитель вредных пасквилей немедленно бы в награду лишился нескольких клочков шкуры — было бы лучше. На что снисхождение к человеку, над коим общий глас благомыслящих граждан делает строгий приговор? Один пример больше бы сформировал пользы; но сколько же напротив водворится вреда — неуместною к негодяям нежностью!»

В июле 1826 г. Скобелеву просто необходимо было чем-нибудь оперативно отличиться в Москве. И вот сама судьба посылает ему агента III Отделения из числа незначительных, чиновника 14-го класса Коноплева. Тот докладывает, что получил от недавнего студента, а ныне кандидата, некоего Леопольдова список стихов Пушкина о 14 декабря. Скобелев, «большой специалист по Пушкину», читает стихи и понимает, что рыба приплыла к нему отменнейшая. Вот они: