Жизнь Пушкина

Это была неутихающая боль, неоплаченная дань памяти и совести… Т. Г. Цявловская писала об этом: «И казнь — не только приговор к смерти, но смерть, обрыв жизни, смерть насильственная, смерть постыдная — повешение… и, наконец, физическая смерть, мучительная, от удушения — все это должно было возвращаться в сознание Пушкина всякий раз, когда он думал о том, как были выведены из жизни пять человек, с которыми он беседовал, дружил, переписывался, кому читал свои запретные политические стихи». Пять раз в рукописях Пушкина встречается рисунок виселицы с пятью повешенными. Рядом с виселицей в первых двух рисунках, сделанных в Михайловском, куда Пушкин возвратился после царской аудиенции и московских своих успехов, загадочная фраза, волнующая не одно поколение пушкинистов, читателей: «И я бы мог как [шут на]»^[2]. Внизу той же страницы снова: «И я бы мог…» Как бы ни трактовался образ шута, возникший по ассоциации с повешенными у Пушкина (а догадок и логических построений по этому поводу немало), но первые слова этих, так и не написанных стихов, однозначны: он бы тоже мог быть среди казненных, распорядись судьба несколько иначе. В приговоре по делу декабристов говорилось: «Все и действовавшие, и соглашавшиеся, и участвовавшие, и даже токмо знавшие, но не донесшие об умысле посягательства на священную особу государя императора или кого-либо из императорской фамилии, также об умысле бунта и воинского мятежа, все без изъятия подлежат смертной казни и по точной силе законов считаются к сей казни присужденными». Ох, густо уставилась бы виселицами Россия, поступи правительство «по точной силе законов»! И Пушкину первому не миновать бы…

Образ виселицы, повешенных, страшной казни невинных преследовал его всю жизнь. После приговора декабристам автор «Евгения Онегина» «прогнозировал», как теперь говорят, дальнейшую жизнь Ленского, если бы не погиб он на дуэли:

Исполня жизнь свою отравой,
Не сделав многого добра,
Увы, он мог бессмертной славой
Газет наполнить нумера.
Уча людей, мороча братий
При громе плесков иль проклятий,
Он совершить мог грозный путь,
Дабы последний раз дохнуть
В виду торжественных трофеев,
Как наш Кутузов иль Нельсон,
Иль в ссылке, как Наполеон,
Иль быть повешен, как Рылеев.

2 марта 1827 г. в письме к Дельвигу вновь упоминается «веревка» с многозначительным NB. 16 мая 1827 г. перед отъездом из Москвы в Петербург появляется только по видимости шутливое послание, адресованное Ушаковой. Конец его кажется совершенно неожиданным, если забыть о навязчивом образе:

В отдалении от вас
С вами буду неразлучен,
Томных уст и томных глаз
Буду памятью размучен;
Изнывая в тишине,
Не хочу я быть утешен, —
Вы ж вздохнете ль обо мне,
Если буду я повешен?

Здесь «юмор висельника» в буквальном смысле этого слова! Не позднее 10 июня 1827 г. Пушкин, собираясь в Михайловское — Тригорское, писал Осиповой: «пошлость и глупость обеих наших столиц равны, хотя и различны, и так как я притязаю на беспристрастие, то скажу, что, если бы мне дали выбирать между обеими, я выбрал бы Тригорское, — почти как Арлекин, который на вопрос, что он предпочитает: быть колесованным или повешенным? — ответил: я предпочитаю молочный суп». Снова виселица, хоть и в невеселом анекдоте об Арлекине!

16 июля 1827 г. написан «Арион» — одно из глубочайших, вне сомнения декабристских (сколь бы различно его не толковали) стихотворений Пушкина. Здесь нет виселицы, но есть чудесное избавление от верной гибели. Певец, слагавший гимны смелым друзьям, волею судьбы остался невредим, но всю жизнь свою он посвящает светлой памяти о них. Стих 13-й в одном из вариантов звучал: «Гимн избавления пою». Все та же мысль: «И я бы мог…» Само время сочинения «Ариона» не случайно: 13 июля исполнился год со дня казни. Через три года, в июле же, «Арион» без подписи появился в «Северных цветах» Даже его появление снова было чудом. Не узнать автора невозможно. В июле Пушкин создал послание старому вельможе Н. С. Мордвинову, единственному из членов Следственного комитета, отказавшемуся подписать смертный приговор декабристам. И хотя стихи намеренно архаизированы и не содержат прямых ассоциаций, но одна из строф звучит так:

Один, на рамена поднявши мощный труд,
Ты зорко бодрствуешь над царскою казною,
Вдовицы бедный лепт и дань сибирских руд
    Равно священны пред тобою.