Жизнь после жизни

Инстинкт материнства у большинства из них еще сохранился, стали с ней соответственно обращаться. Играть, бегать, сюсюкать!

В общем, Любке с ними жилось, как дома.

А в выходные я забирала ее домой.

Конечно, мы не ходили с ней на детские площадки, не играли в песочнице! Можно себе представить, как бы на нее смотрели!

Мы гуляли в парке. И это выглядело так, будто идут две женщины, подруги и, наверное, что-то обсуждают!

Но в основном были дома.

И больше к себе домой я никого не пускала! Я оборвала все связи. Моя жизнь была работа — дом!

И была и есть!

Страх у меня только один: что будет, когда я умру?

У меня ведь из родных никого нет. У меня не было мужа — Любка родилась от случайной и очень короткой любви. Потому нет родни со стороны не случившегося мужа.

Родители мои не перенесли пандемии, поэтому в их квартире мы с Любкой и живем.

Сестер и братьев не было ни у кого!

Хотя мне только пятьдесят четыре, но кто знает, все мы под богом ходим!

Жизнь моя теперь состоит, и будет состоять только из одной моей доченьки, взрослой женщины, которая останется на ее счастье вечной девочкой!

Останется. Мне врач сказал.

А счастье ребенка, это мое счастье!

С этой мыслью я засыпаю.

Мария. Медсестра.

Ночное дежурство для медсестер — самая легкая для нас работа. Только спать к утру очень хочется! А так — ничего. Раз в два часа обойти палаты, просто на всякий случай. Или кто-то тревожной кнопкой вызовет…

Сегодня дежурить моя очередь.

Серые сумерки вползают в окно медицинского поста. Лежу на жесткой кушетке и думаю. В принципе-то мне жалко их всех. И все больные в нашем отделении — тяжелые.

О том думаю, что мое счастье, что я нахожусь не с той стороны палаты, а с этой и какими бы не были мои проблемы, а с той стороны больничной палаты, не дай бог, господи, оказаться там за этими дверями. Там, где лежит этот немой, безучастный ко всему парень, там, где лежит дородная с сиськами пятого размера тетка, думающая, что она живет в своем счастливом пятилетнем детстве, и прижавшаяся к ней щекой мать, вынужденная поддерживать эту игру.

И где лежит еще много полулюдей, и самое страшное для них начинается не здесь, где они проведут несколько недель на легальном положении при очередном обследовании, а там, за стеной больницы, где они будут проводить всю оставшуюся им жизнь!

… Ночь успокаивает, лечит, дрема начинает смыкать глаза, но я уже знаю привычное от этого спасение. Я иду и открываю кран в процедурной, промываю холодной водой глаза, и возвращаюсь на место. Наш сегодняшний дежурный врач, увидев меня в рамке открытой двери кабинета, улыбается и показывает на часы. Мол, осталось всего два часа! Держись!

А утром я открою дверь своей квартиры, и опять встретит меня эта девица, в полураспахнутом халате, откуда будут торчать ее ненавистные мне молодые грудки:

— Здравствуй, мама!

Какая я ей мама! Еще полгода назад я её знать не знала. И вот, пожалуйста, она здесь хозяйка, а я, оказывается, ее мама!

Мама твоя в ста пятидесяти километрах в деревеньке «Дурнево», откуда только такие как ты в город к нам и приезжают!

Нет, это конечно моя вина!

… Когда наш папа благополучно исчез, сначала на время — вроде уехал на заработки, а оказалось навсегда, я сказала себе: мой сын, пусть и безотцовщина, пусть жить будем небогато, — но он будет самым лучшим, самым успешным парнем всегда и везде!

В моем понимании, это значило: хорошо учиться, поступить в институт, он был начитанным, мы будем ходить с ним по театрам и выставкам…

И уж, конечно, это будет самый воспитанный мальчик. Никого мата, никаких компьютерных стрелялок!

В общем, вот такая программа.

И она все эти девятнадцать лет выполнялась!

И какой результат?!

Начиная с детского садика, а уж, в школе, особенно, его, били постоянно! Над его «Здраствуйте, пожалуйста, будьте добры … смеялся весь класс!

С ним никто не дружил.

В общем, благодаря моему воспитанию, на которое умилялись учителя и знакомые, провел эти годы в депрессии и одиночестве.

Дважды я отводила его от суицида.

… Жили мы бедно. И это тоже, видимо, его унижало. И если я не могла защитить его от сверстников, то от бедности, как могла, защищала.

Так, конечно, чтобы он этого не сильно замечал. Ну, мама работает, платят, видимо, хорошо, и слава богу!

А как доставалось это «слава богу»?

Зарплата медсестры — пятнадцать тысяч. Это при одной смене. А смена с восьми до двух.

Выходила на вторую, с двух до восьми с двумя выходными.

В выходной готовила еду на неделю, бегала по магазинам, стирала — гладила!

Потом нашла подработку: по субботам делала уколы, ставила капельницы разным старикам, которые не могли или не хотели ходить для этого в поликлинику.

Капельницу купила сама и носила по больным.

В общем, тысяч под сорок набегалось. Ну, по тем ценам жить было можно.

А потом один старичок — ну, не старичок на самом деле, было ему под шестьдесят, попросил убираться в его квартире раз в неделю.

Жена у него лет пять назад умерла.

— Сколько будете платить? — спросила я.

Сторговались полторы тысячи за один раз.

Время каждую субботу это занимало часа два, а шесть тысяч в месяц совсем не помешало.