Жизнь после "Жары"

Салтыков устало откинулся на спинку сиденья, пытаясь расправить затёкшие ноги. Вяло подумал, что, наверное, и правда, нет никакого смысла ничего возвращать...

И — быстро накатал сообщение:

«Как хочешь. Но я тебя всё равно люблю».

Глава 24

Бывает горе — что косматая медведица: как навалится, так света не взвидишь. А отпустит — и ничего вроде, и дышать можно. И даже делать что-то.

А бывает и так: именно от горя люди с головой ныряют во что-то: кто — в выпивку, кто — в религию, кто — в тусовки и случайные связи. Кто — в работу. А Олива, спасаясь от боли, одиночества и пустоты, целиком и полностью погрузилась в свой роман.

Она писала его каждый день, с утра и до вечера, в рабочее время и после него. Настоящего у неё не было, не было и будущего — было только прошлое, и прошлое была эта книга, которую она писала целыми днями. Сумбурная это получалась книга и беспорядочная, как комната трудного подростка, где навалена куча одежды на кровати, бумаги на столе и хлама на полу. Но Олива упивалась самим процессом — она словно заново переживала в мельчайших подробностях те эпизоды, которые описывала в романе. Описывая свою первую встречу с Архангельском, она чувствовала в душе тот же трепет и радостное волнение, что и тогда; романтические сцены с Даниилом снова вызвали в ней те же чувства к нему, но когда на арене книги появился Салтыков, она стала писать на нерве. Каждая мелочь, каждое его слово... каждый жест. А когда Олива дошла до кульминации, описывая их зимний разговор в Архангельске, после Нового года — когда он сказал, что не сможет с нею жить, и что она отныне может считать себя полностью свободной — тот же шок и та же боль, что и тогда, опалила её с новой силой. Почему-то именно этот момент в книге заставил её снова содрогнуться от страшного горя — даже не те, другие, более, может быть, жуткие — а именно тот разговор на тёмной кухне, первого января, когда он стоял к ней спиной и, пуская сигаретный дым, холодно и односложно отвечал.

«— Ты… ты… отказываешь мне?..

— Да, мелкий.

— Ты хочешь сказать, что сейчас мы с тобой не поженимся и не будем жить вместе?

— Да, мелкий.

— Ты хочешь сказать, чтобы я собирала свои вещи и уезжала обратно в Москву?

— Да.

— Это твоё окончательное решение?

— Да».

Нет, были у Оливы в жизни моменты и пострашнее. Но ни от чего так сильно кровь в жилах не стыла, как от этих его четырёх коротких «Да» — и именно эти «Да», словно пули, выпущенные из пистолета, казалось, убили в ней не только мечту, но и надежду на какое-либо будущее...

Как ветер летит время. Мелькают однообразной чередой московские будни. Стучит клавиатура компьютера, рождая много букв, которые — Олива надеялась — оставят после неё хоть какой-нибудь след в истории.

Но вот, наконец, написана последняя глава. Закончено произведение. Конец, как известно, делу венец, и как человек, завершивший, наконец, свою миссию, Олива почувствовала громадное облегчение и удовлетворение собой. Но продолжалось это недолго. Ведь роман был написан, миссия выполнена, и теперь Оливе в жизни стало делать как будто и нечего. И холодная пустота страшной бездной снова зазияла перед ней.

Но, тем не менее, кончать с собой, что разрешила она себе два месяца назад после того, как книга будет написана, Олива почему-то не торопилась. Не торопилась она снова сигать из окна семнадцатого этажа, потому что Салтыков всё-таки вспомнил о ней и написал, и у неё, вопреки здравому смыслу, снова появилась надежда.

Естественно, она его послала. А как иначе? После всего, что он сделал... Но, раз написал и попросил прощения, значит, не всё ещё потеряно. Значит, любит, а раз любит, то пусть поборется, чтобы вновь завоевать утраченное им доверие.

Вот только Салтыков как-то не очень старался бороться. С той ночи, когда он писал ей, коротая время в московском аэропорту, прошло три недели — и с тех пор от него ничего больше так и не поступило. С каждым минувшим днём надежды таяли, как вода, и становилось очевидно, что это, в общем-то, всё: больше он ей не напишет.

Глава 25

Олива пришла на работу, привычным движением ноги включила компьютер и плюхнулась на кожаное офисное кресло. Вот уже много дней, недель, месяцев каждое утро начиналось у неё с одного и того же. И сегодняшнее утро началось у неё точно так же, как и вчера, и позавчера, и неделю назад. Всё было как обычно, ничто не предвещало чего-то из ряда вон выходящего. Не было ничего необычного и в том, что буквально через пять минут после её прихода на весь офис прогремел резкий телефонный звонок.

Олива не любила, когда в офисе звонил телефон. Она предпочла бы, чтобы он вообще никогда не звонил, ибо ни один такой звонок не приносил ей ничего хорошего, кроме дополнительного гемора и мелких служебных неприятностей. Впрочем, к служебным неприятностям она после своего более значимого горя стала относиться куда более пофигистически, чем прежде, так что звонок этот её поначалу мало взволновал.