Жизнь после смерти. 8 + 8

мы ходили, ходили. ходили, ходили. перекусывали. жгли костер. потом тушили его. перекусывали снова. было вкусно. сидели на краю болотца на поваленном стволе. говорили мало. а иногда побольше. стояли в поле. сидели на крыше самого высокого дома в маскародо — забирались туда прислонив лестницу что валялась в том дворе. доходили до колокудо пару раз — и здоровались с тамошними ночными сторожами и поворачивали обратно. а потом стало понемногу светлеть — и я остался один. в одежде в которой приехал. стал мерзнуть, особенно ноги. попытался вспоминать марийские слова — и не вспоминал ничего кроме того что знал раньше — здравствуйте, до свидания, слова с уличных вывесок и бутылочных этикеток. я же не был здесь двадцать восемь лет. и никогда не ходил в ночной караул — не успел по возрасту просто. перед тем как мне исполнилось семь я перестал сюда приезжать. но в этом ночном карауле я был. и во всех оживших во мне караулах — был тоже. я ничему за эту ночь не научился. я не хочу теперь даже говорить. не встретился с мамой и с ее родителями, ни с жителями маскародо, оставившими свои дома и поверхность земли. а разве я этого хотел? нет ведь. вот таких встреч можно было бы и впрямь испугаться…

12

мне очень захотелось сделать бумажный самолетик. только сделать его было не из чего. один девчоночий голос из наших караульных — голос который мне больше всех понравился и больше всех меня согревал — голос который другие называли таней, наверно невеста моя, судьба, с ней бы мы никогда не ругались — сказал в какой-то момент этой нехитрой однообразной ночи: я люблю бумажные самолетики. когда я вспомнил об этом — я был совсем в другой стороне от дома, с которого все началось — на дороге к колокудо. несмотря на зябкость и сырость в ногах — я вернулся в маскародо в дом, бывший когда-то нашим. а теперь и всю почти жизнь он и вовсе мой. или и мой тоже. только зачем он мне?.. вернулся найти там бумагу. ничего путного не нашел. оторвал от стены кусок обоев. сложил самолетик. и пошел в колокудо снова.

13

я шел и пускал самолетик впереди себя. поднимал — пускал снова. поднимал — пускал снова. иногда он летел вбок. иногда планировал в лужи — и я к нему бежал — чтоб не размок совсем. и мне кроме этого ничего не хотелось делать больше. и никто мне не нужен был. никто кроме нас — дороги между маскародо и колокудо в месяц и час когда на ней никого не встретишь, самолетика из обоев и меня.

Роман Сенчин Ты меня помнишь?

Все вокруг говорили, что у Сергея запутанная жизнь. Одни осуждали, другие сочувствовали, Сергей же не понимал ни тех ни других. Да, запутанная, но в молодости она и не должна быть другой — необходимо поплутать, чтоб набраться опыта, а потом уж, годам к тридцати, выйти на магистраль. Это лучше, чем сбиться с нее уже взрослым по году рождения, но младенцем в плане накопленного опыта, знаний об окружающем мире. Все эти разводы, шумные увольнения с работы со швырянием заявлений на начальницкий стол и прочие эпатажные поступки, психозы и истерики немолодых не нагулявшихся в положенное время мужчин и женщин…

Об этом Сергей часто не то чтобы спорил, а разговаривал с друзьями — Славкой и Юлькой Седых. При каждой встрече обсуждали.

В их дружбе народная мудрость — что противоположности сходятся, — подтверждалась буквально. Сергей вечно спешил, хватал впечатления, удовольствия, получал удары, переезжал с места на место, а Славка с Юлькой жили в родном городе, женились после двух лет отношений, работали там, куда устроились, получив дипломы, распорядок их дней не менялся месяцами… Сергей, конечно, вслух об этом не заикался, но ожидал, что вот-вот кто-то из Седых не выдержит и сорвется. И разлетится их семья, как камень — от внутреннего давления.

Где-то он читал, что камни могут раскалываться, а то и взрываться без всякой видимой причины. Или минералы… Разница наверняка невелика, тем более для него — он не геолог и не физик.

— Здоров! — кричал Сергей в трубку домашнего телефона. — Как оно? Живы-здоровы?

— А, привет, — отзывались Славка или Юлька, — вернулся из своей экспедиции? Приходи!

Периоды жизни не здесь сначала Сергей стал называть экспедициями, а потом и друзья. И этот звонок со стационарного телефона на стационарный стал своего рода традицией, знаком, что он снова рядом.

— Ну что, вернулся, наполнился своим опытом? — спрашивали Седых, когда, усевшись за праздничный стол, готовились выпить по первой. — Надеемся, теперь-то уж навсегда.

— Как знать, как знать.

Сергей оглядывал комнату, в которой почти ничего не менялось. Тот же советский сервант с посудой за стеклянными дверцами, тот же диван, тот же ковер на стене, те же шторы, то же кресло перед телевизором. Телевизор, правда, другой — не фанерный ящик с выпуклым экраном, а черная плазма. Еще вон столик в углу за сервантом, на столике компьютер… Но в целом обстановка была настолько знакомой, какой-то замороженной, что Сергея начинала крутить тоска.

— Вряд ли, — уточнял, повинуясь этой тоске. — Рано оседать и закапываться в донный песок.