Жизнь после смерти. 8 + 8

— Ты как здесь? — ее спрашивала та женщина, в голосе — приятное удивление. Как будто они только что расстались и вдруг снова встретились на улице, какая-то немного наигранная радость и приветливость.

Она не знакома с этой женщиной, но все равно неудобно не ответить на ее сердечность.

— Мама у меня умерла. Отравилась. Таблетками. Сегодня — вторые семь дней. Я ходила к ней на могилу, сожгла бумажные деньги, потом сюда пришла.

— Ох, горе-то какое. А чего померла?

— Чего померла? — Она смотрела в небо, над ней по-прежнему висело вытянутое в длину разноцветное облако, немножко серое, немножко синее, не далекое, и не близкое.

— Жестокая была, целую упаковку таблеток растолкла, в воде растворила, одна все выпила, до последней капли. Ничего не оставила, думала, чтоб самой поскорее умереть, освободиться, а обо мне даже не вспомнила.

Она как бы и той женщине отвечала, и как бы сама с собой разговаривала.

— Если б не она, чего бы я сюда возвращаться стала? У меня сын есть, и муж тоже есть, ведь только из-за нее и вернулась, и замуж второй раз вышла тоже из-за нее, даже сын мне не нужен был, только о ней, о маме своей думала. А она взяла и первой умерла.

Она продолжала разговаривать с той женщиной:

— Мама моя часто о смерти говорила, кляла на чем свет стоит свою жизнь, говорила, все равно жить не буду, напьюсь таблеток, и делу конец. Словно сценку из спектакля разыгрывала, вот так играла, играла десять с лишним лет, все слушали, подсмеивались над ней, никто всерьез ее слова не воспринимал. У нее характер прямой, язык острый, вспыхивала, как огонь, быстрая, как ветер, дело величиной с небо одним махом решала. В тот день, когда умерла, она с утра в банк ходила, сняла с книжки десять тысяч, это мой младший брат ей на счет положил, отдала моему отцу. Отец мой пьяница, мать боялась, что он позабудет про все, еще раз ему объяснила, какой семье долг вернуть, какой на похороны денег дать, какой на свадьбу подарки подарить. В полдень мама приготовила пампушки на пару, целую кастрюлю, разделила между моими племяшками, чтобы поели вволю, себе только одну оставила. Затем отправилась в деревню в тот старый дом, на ходу пампушку жевала.

По дороге встретила бабушку Хуа — это бабка моя по отцу. Бабушка Хуа тогда спросила ее: «Сюлань, ты что задумала-то?» А матушка моя откусила пампушку, со смехом ей ответила, что эта треклятая жизнь ей осточертела, хочет отравиться и умереть. И сказала это таким звонким, таким радостным голосом! Ну кто поверит, что говорит человек, который помирать собрался?

Бабушка Хуа так ей и сказала, мол, хватит околесицу нести.

А мать ответила, что она нахлебалась этой жизни достаточно, больше не хочет. Сказала и пошла куда шла. Пришла в старый дом, достала упаковку таблеток, скалкой растолкла их в порошок, потом растворила его в воде и выпила. Все выпила, даже капельки не оставила.

Потом моя племянница хватилась бабушки, вот тогда и нашли ее в том доме, на полу лежала. Когда нашли, она еще жива была, только в судорогах билась, но говорить могла. Сказала, что таблетками отравилась, что не хочет быть обузой для своих детей. Мой отец взял и ударил ее по губам, потом пощечину дал, орал на нее: «Ты что удумала?! Жила бы да радовалась, нет, помереть захотела!»

У тех, кто таблетками травится, обычно глаза из орбит вылазят, так и хоронят с открытыми глазами. А у мамы моей, когда она уходила, глаза закрыты были, хорошо так ушла, спокойно. Получила то, чего желала.

Речная вода поддерживала ее, несла ее тело ровно, не качала. Серо-синее облако запало ей в душу. Она неторопливо рассказывала, чувствуя, как из глаз катятся слезы. Она так давно не плакала, когда мать хоронили, ни одной слезинки не проронила. Лишь винила ее: «Ты жестокая, сама умерла счастливая, а обо мне не подумала».

Женщина, с которой Она разговаривала, тоже плакала, потом громко вздохнула: «Умереть хорошо, как только умрешь, все сразу становится хорошо». Старуха, которая плыла позади них, беспрерывно рыдала в голос.

— Чего моя мама померла? Самой хотелось бы знать. В молодости ей, конечно, тяжко пришлось. Чтоб меня и двух моих братишек на ноги поставить, вместе с моим отцом от зари до зари в поле спину гнула, а еще ездила свою кровь продавать. Хотя тогда все в деревне кровь продавали, никто особо в голову не брал. Вот в те годы она и заработала себе язву желудка, ничего в рот взять не могла, ни холодного, ни горячего. Как боль ее скрутит, так сразу начинала жизнь свою клясть, говорила, чем так жить, лучше сразу помереть и обузой для детей не быть. Но тогда она лишь на словах страшила, на самом деле не собиралась с жизнью кончать.

Когда братья выросли, они дом отстроили, жен привели и к ней неплохо относились, можно сказать, она хозяйкой в доме была, как и прежде. Когда оба брата на заработки уехали, вместе с отцом моим участок земли в несколько му[6] обрабатывала, за внучатами присматривала. Хорошо жила, какую еду захочет, любую могла купить.