Жизнь номер раз

– Сколько девушек хороших, любая бы с радостью замуж пошла. Вон, Манька-Мышка, Галька-Горошинка… да любая! А он, дурак, аул проклятый в дом привёл. Да будь она проклята, навязалась на нас. Ведь как в песне: «Горе горькое по свету шлялося и на нас невзначай набрело». Да будь она проклята, простигосподи, подвалила дураку, а он и рад стараться.

Заклеймённая как «басурманское отродье», под эти причитания я и родилась, и выросла, и уехала из семьи, привыкнув скрывать и стесняться того, что мать моя нерусская, краснея при вопросе о том, русская ли я, и доказывающая всем с горячностью: «Да, русская!».

Прошло немало лет, прежде чем я поняла, что любой человек может быть злее самого злого татарина и тупее самого забитого тундрюка. Мы можем быть наивнее индейцев из школьных учебников, меняя золото на стекляшки, и мстить из-за пустяков, что автоматически оправдывает вендетту. Дело не в национальности, а в человеке. И этот человек в разных ситуациях ведет себя по-разному. Бывает, и в похожих ситуациях его реакция резко отличается. От чего это зависит? От окружения? Воспитания? От наследственности? Если б кто-то мог знать это. Те же психологи, например. Мы бы все были белые и пушистые. Все милашки, как под гребенку.

Как бы там ни было, теперь я могу спокойно ответить на вопрос о родителях:

– Папа русский, а мама татарка.

Но это сейчас, а тогда для меня сущим мучением было, когда каждый год, заполняя классный журнал, учительница спрашивала имя и отчество родителей. И вместо того, чтобы сказать «Галия Муратовна», я мучительно выдавливала из себя «Галина Мироновна». И очень боялась, что кто-нибудь узнает: я говорю неправду.

По телевидению и радио прославлялись успехи хлопкоробов и нефтяников, целинников и рыбаков, узбеков, киргизов, татар и казахов, а я, убежденная, что всё это лицемерие, и что в каждой русской семье живет стойкая ненависть к иноверцам, училась презирать и ненавидеть собственную мать.

Может быть, всё было бы по-другому, если б мы жили своей семьёй и не принимали родственников. Но матушка и старшая сестра отца, всё же любившие его и «желающие добра», забрали родившуюся Анжелочку, чтобы Коля мог окончить техникум. А то ребёнок плачет по ночам и не даёт спать, не то что учиться.

Батя, не особо любивший детей, рад был отдать дочку на воспитание незамужней сестре и матери.

Воспитание…

Да, я быстро научилась считать, писать и читать, а так же выносить безмолвно все упрёки в мой адрес, все матюки, молчать, когда поливают грязью мою мать и верить всему этому.

Была ли в этом хоть крупица правды, я не знаю, но когда отец в очередной раз собирался разводиться с матерью и спрашивал, с кем я останусь, я, рыдая и страдая, отвечала: «С тобой».

Предполагалось, что я должна любить только отца и его родственников, а мать для меня ничто. Этому я и пыталась соответствовать…

* * *

…Снег. Мокрый снег. Конец марта. Сумерки. Я сижу и думаю, что я всё-таки любила маму. Любила и ненавидела. И отец тоже. Он любил её. И ненавидел, потому что не мог противостоять волне злости и сплетен, выдумок и лжи. Любовь-ненависть – только это я видела с детства, только такую любовь и искала всю свою жизнь. Искала. И не заметила того огромного счастья, каким наделила меня судьба. И всё испортила. Всё… И ничего уже не поправить… Поздно…

Говорят, что перед смертью вся жизнь проносится перед тобой. Вот и сейчас я, глядя, как стекает кровь по восковой руке, жалею о том, как часто я была жестока и несправедлива с людьми, любившими меня, как я была черства, как зла, как эгоистична…

Я звала её «мамка»… не «мама», не «мать», не просто «ма», а – «мамка». Чтобы никто не подумал, что я к ней хорошо отношусь, ведь она плохая, грязная, проститутка…

Мама, прости, что я верила этой лжи, прости.

Я помню, как я бросила ей в лицо:

– Ты – проститутка, ты – блядь! Я знаю, мне Лёля сказала.

Как она растерялась сначала, побледнела и влепила мне пощечину, первую и единственную, и заплакала, а я вылетела пулей на улицу, в слезах, с ненавистью и обидой на неё, на весь мир. Как она посмела! Я рванулась к телефону, чтобы нажаловаться на неё отцу, зная неписаное правило его правосудия: кто первый, тот и прав.

– Папа, я не буду сегодня ночевать дома. Я у Ленки. Мамка меня избила.

И как меня потом осадила Ленка, когда я спросила:

– Твоя мать не против, если я переночую у вас?

– У меня не мать, а мама, и она не против. А что случилось?

– Да так, с мамкой поругались. Ерунда.

Даже близким подругам я не открывалась до конца: чем меньше знают, тем меньше будут болтать обо мне. Чтобы никто не мог сказать «яблоко от яблони недалеко падает».

Отец не смог помирить нас, но добился относительного перемирия сторон. Мать избегала говорить со мной, я не могла простить ей пощечину, несмотря на то, что от отца и тётки я получала намного сильнее и чаще. К примеру, мои школьные успехи омывались слезами в ванной, куда тётка затаскивала меня за волосы, чтобы соседям было не слышно, как я ору, когда она меня бьёт.