Жизнь Николая Клюева

«Был у Тихонова в гостях на Зверинской.* [Н.С. Тихонов, впоследствии один из столпов официальной советской литературы; упоминается также его жена, художница М.К. Неслуховская]. Квартира у него большая, шесть горниц, убраны по-барски, красным деревом и коврами; в столовой стол человек на сорок. Гости стали сходиться поздно, все больше женского сословия, в бархатных платьях, в скунцах и соболях на плечах, мужчины в сюртуках, с яркими перстнями на пальцах. Слушали цыганку Шишкину, как она пела под гитару, почитай, до 2-х час<ов> ночи.

Хозяин же все отсутствовал; жена его, урожденная панна Неслуховская с таинственным видом объясняла гостям, что «Коля заперся в кабинете и дописывает поэму» и что на дверях кабинета вывешена записка «вход воспрещен», и что она не может его беспокоить, потому что «он в часы творчества становится как лютый тигр».

Когда гости уже достаточно насиделись, вышел сам Тихонов, очень томным и тихим, в теплой фланелевой блузе, в ботинках и серых разутюженных брюках. Угощенье было хорошее, с красным вином и десертом. Хозяин читал стихи «Юг» и «Базар». Бархатные дамы восхищались ими без конца...

Я сидел в темном уголку на диване, смотрел на огонь в камине и думал: вот так поэты революции!..»

Другая запись:

«Пошел в «Круг» спросить у Вронского,* [А.К. Воронский (Вронский) – председатель правления «Круга». Визит Клюева к Воронскому мог состояться осенью 1923 г. во время пребывания поэта в Москве.] будет ли издана моя книжка «Львиный хлеб». Вронский съежился, хитро прибеднился: «Да, знаете, – говорит, – человек-то вы совсем другой...» – «Совсем другой, – отвечаю, – но на что же вам одинаковых-то человеков? Ведь вы не рыжих в цирк набираете, а имеете дело с русскими писателями, которые, в том числе и я, до сих пор даже и за хорошие деньги в цирке не ломались».

Ответ Вронского: "А нам нужны такие писатели, которые бы и в цирке ломались и притом совершенно даром"».

Но были и другие писатели – не чуждые Клюеву. В Ленинграде 1920-х годов всех ближе ему была, по-видимому, Ахматова: отношение Клюева к ней всегда оставалось почтительно-восторженным, хотя подчас и довольно своеобразным. В.А. Баталин вспоминает:

«Однажды я прочел ему <Клюеву> стихи Ахматовой:

Вечерние часы перед столом

Непоправимо белая страница,

Мимоза пахнет Ниццей и теплом,

В луче луны летит большая птица.**

[Первые строки стихотворения (1913), вошедшего в сборник «Четки»]

Растроганно, со слезой, он сказал: «Красота-то какая! Сидит она, красавица наша русская, в тереме за хрустальным оконцем и дозорит Русь... Неповторимо прекрасно!..»

Я, не соглашаясь с его, как мне казалось, произвольной «оценкой» стихов Ахматовой («русская»..., «Русь»..., «дозорит», а ведь это скорее альтмановская Ахматова на берегу Херсонесской бухты), все же невольно поддался обаянию его слов и «поверил» в его Ахматову. Хотя бы на миг».

Клюев вел, как видно, далеко не замкнутый образ жизни. Он охотно посещал своих многочисленных знакомых, бывал на выставках, выступал на литературных вечерах. 4 февраля 1924 года Клюев читал свои стихи в доме Самодеятельного театра на концерте, устроенном по случаю открытия Клуба инструкторов (Самодеятельный театр – одно из названий студии Шимановского). Имя его появляется порой и в печати, например, – в ленинградских периодических изданиях («Ленинград», «Красная газета»). К весне 1924 года Государственным издательством дважды переиздается сборник «Ленин».

Летом 1924 года Клюев участвует в юбилейных мероприятиях, посвященных 125-летию со дня рождения Пушкина (к Пушкину он относился с особой любовью, не раз «реминисцировал» его строки в собственном творчестве). Вместе с другими петербургскими поэтами (А. Ахматова, К. Ватинов, Ю. Верховский, М. Кузмин, Е. Полонская, В. Рождественский, А. Толстой и др.) он выступает 6 июня на торжественном заседании Всероссийского Союза писателей – читались как стихи самого Пушкина, так и оригинальные стихи, ему посвященные, – и едет затем в Петергоф на праздник поэтов, который состоялся в одном из залов Большого дворца. Н.М. Конге, передавая в цитированном письме к А.Е. Парнису рассказ своего покойного мужа об этом вечере, устроенном якобы исключительно для мужчин, брезгливо упоминает клюевские «наклонности». «Клюев не пил вообще, ибо старообрядцы не пьянствуют. Но зато он не мог овладеть своими извращенными наклонностями и приставал ко всем, кто был моложе его».