Жизнь наизнанку

Двадцать девятого декабря семьдесят второго, без четверти пять, подняв каракулевый воротник зимнего пальто Иван Ильич стоял около памятника Пушкину и, легко похлопывая одним ботинком о другой, с волнением ждал появления Любы. Сурово нахмурив брови и держась одной рукой за сердце, великий классик всех времён и народов сверлил бывшего партийного деятеля откровенно осуждающим взглядом и, неодобрительно косясь на престарелого ромео, явно собирался «глаголом жечь сердца людей».

Притоптывая на месте, Берестов завороженно смотрел на гранёные чашечки знакомых с детства фонариков, идущих вдоль аллеи ровными полосками, и от их слабых жёлтых огоньков, медленно оплывающих в московском сумраке размытыми зеленоватыми волнами, на его душе становилось тепло и уютно. Всё это: и огненно-золотая линия фронтона кинотеатра «Россия», отсекающая глубокую чернильную синь неба от земли, и приземистые деревянные скамейки с витыми чугунными вензелями по краям, и тонкие плети голых ветвей, застывшие в сиреневом студне неба спутанной паутиной, и стылый декабрьский воздух, пропитанный хрустом свежевыпавшего снега и разноголосьем автомобильных гудков — было до боли знакомым и родным, безвозвратно утерянным и вновь обретённым и оттого вдвойне дорогим и милым.

Притоптывая на месте, Иван Ильич вслушивался в разноголосицу звуков и, впитывая в себя кусочек жизни большого города, с грустью думал о своей жизни, стремительно, неудержимо и неожиданно обидно покатившейся кубарем под откос именно в тот момент, когда он ожидал этого меньше всего.

Ещё месяц назад, глядя на причудливую вязь самаркандских мечетей, он мечтал о будущем, которого у него почти не осталось. Повернув вспять, время начало обратный отсчёт его дней, торопливо перелистывая последние страницы, содержание которых уже не представляло никакого интереса. Ровно месяц назад, стоя у окна своего кабинета и глядя в чужое бездонное небо, Берестов ясно осознал, что находится на самом краю. Отбрасывая всё второстепенное, ненужное и пустое, Иван Ильич размышлял о том, что пятьдесят восемь лет, отмеренных ему жизнью, — это безделица, пустяк, чертовски малый срок, за который он так и не успел понять, для чего же пришёл в этот мир. Прижимаясь любом к холодному стеклу, он со страхом представлял последнюю черту, через которую ему скоро предстояло переступить, и от этих мыслей, вихрем проносившихся в его воспалённом мозгу, сердце билось неровно и гулко. Неистово и непостижимо быстро его жизнь катилась под откос, и никто, ни дальний, ни близкий, не мог ему помочь…

Почувствовав, как от холода по рукам и спине побежали мурашки, Иван Ильич вздрогнул и, потоптавшись на месте, в который раз бросил взгляд на часы. Странно… Насколько он помнил Любу, она никогда не относилась к тем женщинам, которые получали удовольствие, давая согласие на свидание и не приходя на него. Если часы не врали, она опаздывала уже на двадцать пять минут. Иван Ильич не сомневался в том, что произошло что-то непредвиденное, только вот что…

До ближайшего таксофона было достаточно далеко — как это ни парадоксально, в центре Москвы подобная роскошь встречалась ещё реже, чем на окраинах, но стоять до бесконечности, дрожа на декабрьском ветру и гадая, что же такого непредвиденного могло приключиться с Любой, было совсем никудышной идеей. Установив для себя крайнее время, Берестов с трудом дождался того момента, когда стрелки часов остановятся на половине шестого, и, в последний раз внимательно оглядевшись по сторонам, нырнул в подземный переход. Проверив карманы и убедившись в отсутствии там двухкопеечной монеты, Иван Ильич мгновенно прикинул, что в час пик поиски вожделенной двушки, а затем и работающего незанятого таксофона могут отнять порядочно времени, гораздо больше, нежели ему потребуется для поездки в горком на машине.

Перейдя улицу под землёй, Берестов остановился у бордюра и, небрежно махнув рукой, на своё счастье с первой же попытки попал на частника, отважившегося на свой страх и риск подсадить к себе респектабельного пассажира в модном каракуле. Конечно, повидавший виды ушастый «Запорожец» не шёл ни в какое сравнение с привычной персональной «Волгой», но воротить нос от удачи было бы просто неумно: на многолюдной улице, в час пик, рискуя потерять права и нарваться на крупные неприятности с милицией, подобрать случайного голосующего отважился бы далеко не каждый водитель.

Берестов вошёл в знакомый холл, когда часы показывали ровно шесть, и, отдав пальто обрадованной неожиданной встречей гардеробщице, неторопливо поднялся по лестнице на третий этаж. Теперь уже не имело смысла спешить. Если Любу из-за чего-то задержали на работе, разминуться они никак не могли по той простой причине, что лестница, ведущая к кабинету второго секретаря, была одной-единственной. Если же Любы на работе уже не было, то торопиться не стоило вдвойне — ни за какие деньги на свете Берестов не хотел бы в чужих глазах выглядеть жалко и униженно.